Category: природа
Глядит апрель на птичий перелёт глазами синими, как небо и как лёд
На закате в открытое окно залетел шмель и тут же заполнил собой весь свободный воздух. Первый теплый день (одуванчики и крапиву выкапывал без майки) не изменил накопившейся за апрель пустоты, но явно дал понять, что наступило новое время года.
Хотел написать, что май – уже совсем не весна, а почти лето, но понял, что это не так: май, конечно, отрывается от весны, но ещё не способен пристать к лету, его неизбывному теплу без больших амплитуд.
Пока амплитуды подразумеваются, май – такой же переходный месяц, как и все остальные.
Апрель – переход от снежного марта к прогретому апрелю, март – переход от неуютного, заветренного февраля, в котором начинают различаться (в воздухе, в основном, в отдалённом, отвлечённом запахе, струящемся из-за линии горизонта) первые движения весны – к апрелю, из комнат которого будто бы вынули, перед переездом, что ли, всю мебель.
Так и январь оказывается пиком между декабрём, который самый что ни на есть зимний-то месяц и есть – и февралём, несмотря на морозы, накрытом уже грядущей деконструкцией, оползнями, морским бризом. Ну, и т.д.
При этом в каждом месяце – своя интрига. К концу марта важней всего обещание исчезновения снега (чаще всего заступающее на апрель), в апреле – набухание почек, готовых выстрелить в любой момент, невзирая на заморозки.
В мае интрига связана с чередующимися, как у Мондриана, геометрически правильными волнами тепла и заморозков, путанного цветения и утреннего ледка, выпивающего лужу до донца.
( Collapse )
Виды на урожай
Хорошо умирает пехота
Чердачинск снова заливает и от этого, несмотря на календарь, уже не оправиться.
Впрочем, точку невозврата, несовместимую с буйным развитием, прошли ещё в самом начале августа, когда под долгими тропическими ливнями трава пала и более уже не поднималась.
Процессы жизнедеятельности и всяческий фотосинтез продолжаются, но погода топит развитие, укорачивая жизнь крапиве и репейникам ночными температурами, встающими над посёлком как омут и вот этой влагой, от которой, видимо, невозможно спастись и из которой нельзя выбраться.
Земля не успевает просыхать, схватываясь «осенним хладом»; как если у обломков «Титаника своя логика и траектория, а у людей, зависящих от природных условий – своя.
Ну, то есть, другими словами, «равнодушная природа» работает по заранее намеченному графику, не очень заботясь о том, что для некоторых её представителей новые условия прозябания могут оказаться гибельными.
Так, впрочем, всегда и происходит, когда жизнь сталкивается с гибельностью, задыхаясь в угарном дыму или же утопая: невозможность жить нарастает, невзирая на панику и работу датчиков чувств, фиксирующих нарастание удушья, пока…
( Collapse )
Впрочем, точку невозврата, несовместимую с буйным развитием, прошли ещё в самом начале августа, когда под долгими тропическими ливнями трава пала и более уже не поднималась.
Процессы жизнедеятельности и всяческий фотосинтез продолжаются, но погода топит развитие, укорачивая жизнь крапиве и репейникам ночными температурами, встающими над посёлком как омут и вот этой влагой, от которой, видимо, невозможно спастись и из которой нельзя выбраться.
Земля не успевает просыхать, схватываясь «осенним хладом»; как если у обломков «Титаника своя логика и траектория, а у людей, зависящих от природных условий – своя.
Ну, то есть, другими словами, «равнодушная природа» работает по заранее намеченному графику, не очень заботясь о том, что для некоторых её представителей новые условия прозябания могут оказаться гибельными.
Так, впрочем, всегда и происходит, когда жизнь сталкивается с гибельностью, задыхаясь в угарном дыму или же утопая: невозможность жить нарастает, невзирая на панику и работу датчиков чувств, фиксирующих нарастание удушья, пока…
( Collapse )
Дневник читателя "За волшебным колобком" М. Пришвина
«Это одиночество в пути так приятно волнует. Завтра встретятся интересные новые люди, завтра захватит новая, незнакомая жизнь, но сегодня вот этот пыльный [гостиничный] нумерок… и ни одного знакомого во всём городе, кроме капитана…»
В первой части очерковой книги «про» культурное и какое угодно одиночество, Пришвин путешествует по нынешней Карелии (Соловки, Кандалакша, Лапландия), во второй – сев, на корабль, выходит сначала на десятидневный лов трески, затем же пересаживается на пароход для путешествия в Норвегию, которая, если бы не фьорды, была неотличима от Германии.
И если северная природа и северный быт (нравы, верования, скупая и строгая романтика) была тщательно описана (и, таким образом, как бы проанализирована) в предыдущей книге, то такого подробного описания морского [океанического] путешествия в русской литературе я не встречал со времён «Фрегата «Паллада».
Важно так же, что в отличие от «В краю непуганых птиц», вторая пришвинская книга выстроена менее тщательно и менее предсказуемо (что работает на идею непредсказуемости «шествия путём» больше его же стилистического синтеза).
Дебютная книга чередовала очерки сфер с укрупнёнными портретами «типичных представителей», нынешняя же делится на части и на главы и даже на подглавки, обозначенные, как в дневнике, летними датами.
Статус неуловимо связан со смыслом; любые трудности, естественно возникающие в чужом краю, должны быть замотивированы и оправданы, иначе…
«Зачем я пришёл к ним, кто я такой? Я не богомолец, туристы сюда не ездят, учёные тоже. Кто я такой? Зачем я сюда забрался? Мне кажется, я кого-то обманываю, хочу отвечать неподготовленный урок…»
( Collapse )
Введение в старость
Или батареи внутреннего отопления отходят, покряхтывая, то ли снег начинает идти, биться о внешний подоконник.
Знаешь, это всегда так уютно и красиво, когда о подоконник что-нибудь да стукнется.
Из-за штор не слышно что, но кажется, что дождь, так как привычка эта летняя; однако, снег ведь не такой тяжёлый, чтобы оставлять звуковые следы, так что, всё-таки, скорее всего, батарея.
Ну, или птица.
***
Здесь, в Чердачинске, какие-то особенно яркие и насыщенные рассветы - красочные, точно сны за секунду до пробуждения.
Вот как и сейчас - иссини-синий снеговой бэкграунд, конец улицы тает в тёмном тумане, над всем посёлком гирляндами, висят уличные фонари.
Я долго не мог понять отчего фонарей так много, что улицы, если смотреть со стороны спальни, превращаются во взлётные полосы.
Вчера понял: потому что дома, в основном, одноэтажные, сады да огороды дают много пространства, деревья редки и плодово-ягодны, поэтому любой фонарь - как на блюде.
***
Каждый раз, возвращаясь, застаёшь одну и ту же конфигурацию вещей на полках одёжного шкапа и на книжных полках.
Это как если давно не пользовался компьютером (телефоном, фотоаппаратом), а потом берёшь его в поездку (включаешь), заставая внутри свои, и в переносном и в буквальном смысле, автопортреты; то, каким ты был позавчера.
Вещи эти, между тем, требуют некоторого ускорения, усилия, дополнительной сосредоточенности для вживания и нового ими овладевания, оживления - пока тебя не было они слегка окаменели.
( Collapse )
Дело о "Лебедином озере" Мэтью Борна
Дело в том, что, конечно, это никакой не балет - хореография скудная, скучная, машут руками и принимают позы, никакого разнообразия. Уже даже не драмбалет с жестами из "страны глухих", но едва ли не пантомима. Плохая хореография у хороших танцовщиков, которым почти буквально нечего танцевать. Но драйва, движухи полно, поэтому энергию разбрызгивают сверх меры, и это - главное. Людям нравится материал, который они воплощают, они купаются в блесках актёрского мастерства и если в партии кое-где запланированы поддержки или прыжки делают их с утроенной силой.
Каждая сцена построена как автономный, самодостаточный номер. Недостатки хореографии сокрыты сценической изобретательностью, эффектами и находками - сюжет выпрямлен до ситуации комикса и на сцене всё время что-то происходит. История развивается быстро, как с горы, поэтому если следить за хореографией невозможно, начинаешь следить за историей, пока не понимаешь жанра - на самом деле, нынешнее "Лебединое озеро" исполнено по лекалам мюзикла, который если раскладывать на составляющие, то от ничего ничего не останется, но если всё в сумме, в куче - возникает нестандартное и калорийное зрелище, от которого не оторваться.
Начинается всё в большой кровати, где спит принц. Во сне ему является прекрасный лебедь в кальсонах с начёсом. Принц просыпается и вместе с мама, лицом похожей на Алмата Малатова, начинает исполнять светские обязанности - присутствовать на балах и раутах, посещает балет "Лебединое озеро", которое наблюдает из королевской ложи с мамой, её хахалем и своей подружкой-парвеню, чьи дурные манеры оказываются главным оживляжем всего первого акта. Спектакль в спектакле выполняет роль пародии на пародию, однако нечаянно выдаёт и рецепт, по которому Мэтью Борн сочинил своё собственное "Озеро". Манерные танцовщики наводят уморительную суету из минимума движений, главный эффект спектакля в спектакле имеет отнюдь не танцевальную природу - его красота основана на длинных, изломанных тенях, которые отбрасывают мнимые примы.
Про подружку-парвеню стоит сказать особо. Нечто среднее между Кристиной Агилерой и "Красоткой", чье комикование снова выражается не танцевальными, но актерско-комиксными красками, толкает принца на грань самоубийства: пробравшись тайком в бар он видит как его подруга оказывается доступной и всё такое, вот он и идёт топиться на берег озера, где его окружает толпа полуголых лебедей инфернального толка, заводящих под полной луной танцы лебедей лунного света. С этого момента жанр спектакля резко меняется - про перестановки декораций забывают и целый каскад дивертисментов происходит на пустынном берегу. Танцы эти выдержаны в стиле гей-кабаре, когда главное - упругая, вспотевшая мускулатура танцовщиков, томная гибкость, а так же тотальное травестирование базисных моментов культуры. С этого момента никакой надобности в сюжете уже нет, поэтому действие движется, распыляя от танца к танцу фантазию принца и границы дозволенного.
Травестирование заключается помимо пародирования па Петипа в смещении акцентов. Борн вполне логично вытащил на свет гомосексуальную подоплеку балета Чайковского, написанного в качестве тотальной сублимации и широкоформатного томления. Расклад в традиционном либретто вполне очевиден - инь и янь, мужское - женское, тогда как у Борна он заменен диалогом равнонаправленных сил - мужское - мужское. Здесь одна и та же сторона может быть одновременно и сильной и слабой, что создает совершенно иной коленкор и путаницу в сюжете. Однако, какой уж тут сюжет - с того момента, как Борн добирается до самого главного буржуинского оружия и выпускает на сцену полуголых танцовщиков любые условности становятся ненужными. Незамысловатые и мало отличающиеся друг от друга вариации (танцовщики сбежались, танцовщики разбежались, танцовщики задрали ногу и повели шеей) чередуются только лишь для того, чтобы show must go on, ничего иного. Всё это напоминает финал виктюковских "Служанок", где без всякой логики идут подряд пять или шесть танцевальных номеров, в которых танцовщики растворяются без остатка.
Тут бы и закончить, ибо всё, что мог Борн уже совершил. Однако, Чайковский написал слишком много хорошей музыки (это правда - музыка феноменальная, ей ничего не страшно) и в любом уважающем себя балете обязательно должен быть антракт. Поэтому Борн сочиняет ещё один путанный акт, в котором снова наступает очередь эстетики мюзикла с какими-то бессмысленными балами, на которые неожиданно вторгается лебедь из сна принца. Лебедь этот оказывается супер гетеросексуальным мачо, манкируя Принца, с которым полчаса назад выделывал жгуче эротические па, Лебедь начинает ухлёстывать за Королевой-Матерью. Та отвечает взаимностью, из-за чего Принц начинает кидаться уже на свою мать. За это его помещают в лечебницу, где он окончательно сходит с ума - здесь его окружают десятки полуголых танцовщиков, которые решают наказать своего вождя-лебедя за то, что он предал их стаю, выбрав человека. Развязалась кровавая битва, из которой никто живым уже не выходит- враги в кальсонах с начёсом лезут из всех щелей в кровати, которая становится к финалу центром мироздания. Утром Королева-Мать находит умершего сына. Занавес. Поклоны. Овация.
Сам Борн говорит, что его спектакль об одиночестве, когда близкого по духу человека можно увидеть только во сне, как и происходит в спектакле. Однако, главной в спектакле, если по факту, оказывается не оппозиция "реальность" - "сон", но "тайное" и "явное". С самой первой сцены нам намекают, например, что Королева-Мать распутна и вполне способна спутаться с любым из офицеров, которым она прикрепляет на грудь медальки. Однако, очевидным это становится лишь тогда, когда неотразимый мачо-лебедь вторгается на бал и начинает открыто целоваться с Королевой-Матерью ПРИ ВСЕХ (одна из важных тем спектакля - лицемерие протокола, когда важно при любом раскладе сохранять отчужденное выражение лиц), после чего и следует срыв Принца, закончившийся безумием.
Весь первый акт Принц мается своей непохожестью на других, он не понимает обуреваемых его чувств, их природу. Глаза Принца раскрываются только на берегу Озера во время финального дивертисмента, после которого подружка-парвеню окончательно отправляется в отставку - отныне в ней нет необходимости даже во время исполнения протокольных формальностей. После таких поцелуев и обниманий, зависаний под-над друг другом иного развития событий и быть не могло. На балу Принц потрясен не сколько легкомыслием Матери, сколько очевидностью своего влечения. Тайное становится явным - сначала для него, а затем и для всех окружающих, так что основной темой спектакля оказывается coming out, "выход из шкафа", сублимация и томления, вызванные невозможностью открыть истинную природу своих чувств.
Что выглядит вполне по-чайковски - ибо несмотря на сексуальную революцию и постиндустиальную раскованность нравов история очередной раз заканчивается плохо. Очень плохо. И за это совпадение с буквой первоисточника спектаклю можно простить многие неувязки и несовпадения.
Каждая сцена построена как автономный, самодостаточный номер. Недостатки хореографии сокрыты сценической изобретательностью, эффектами и находками - сюжет выпрямлен до ситуации комикса и на сцене всё время что-то происходит. История развивается быстро, как с горы, поэтому если следить за хореографией невозможно, начинаешь следить за историей, пока не понимаешь жанра - на самом деле, нынешнее "Лебединое озеро" исполнено по лекалам мюзикла, который если раскладывать на составляющие, то от ничего ничего не останется, но если всё в сумме, в куче - возникает нестандартное и калорийное зрелище, от которого не оторваться.
Начинается всё в большой кровати, где спит принц. Во сне ему является прекрасный лебедь в кальсонах с начёсом. Принц просыпается и вместе с мама, лицом похожей на Алмата Малатова, начинает исполнять светские обязанности - присутствовать на балах и раутах, посещает балет "Лебединое озеро", которое наблюдает из королевской ложи с мамой, её хахалем и своей подружкой-парвеню, чьи дурные манеры оказываются главным оживляжем всего первого акта. Спектакль в спектакле выполняет роль пародии на пародию, однако нечаянно выдаёт и рецепт, по которому Мэтью Борн сочинил своё собственное "Озеро". Манерные танцовщики наводят уморительную суету из минимума движений, главный эффект спектакля в спектакле имеет отнюдь не танцевальную природу - его красота основана на длинных, изломанных тенях, которые отбрасывают мнимые примы.
Про подружку-парвеню стоит сказать особо. Нечто среднее между Кристиной Агилерой и "Красоткой", чье комикование снова выражается не танцевальными, но актерско-комиксными красками, толкает принца на грань самоубийства: пробравшись тайком в бар он видит как его подруга оказывается доступной и всё такое, вот он и идёт топиться на берег озера, где его окружает толпа полуголых лебедей инфернального толка, заводящих под полной луной танцы лебедей лунного света. С этого момента жанр спектакля резко меняется - про перестановки декораций забывают и целый каскад дивертисментов происходит на пустынном берегу. Танцы эти выдержаны в стиле гей-кабаре, когда главное - упругая, вспотевшая мускулатура танцовщиков, томная гибкость, а так же тотальное травестирование базисных моментов культуры. С этого момента никакой надобности в сюжете уже нет, поэтому действие движется, распыляя от танца к танцу фантазию принца и границы дозволенного.
Травестирование заключается помимо пародирования па Петипа в смещении акцентов. Борн вполне логично вытащил на свет гомосексуальную подоплеку балета Чайковского, написанного в качестве тотальной сублимации и широкоформатного томления. Расклад в традиционном либретто вполне очевиден - инь и янь, мужское - женское, тогда как у Борна он заменен диалогом равнонаправленных сил - мужское - мужское. Здесь одна и та же сторона может быть одновременно и сильной и слабой, что создает совершенно иной коленкор и путаницу в сюжете. Однако, какой уж тут сюжет - с того момента, как Борн добирается до самого главного буржуинского оружия и выпускает на сцену полуголых танцовщиков любые условности становятся ненужными. Незамысловатые и мало отличающиеся друг от друга вариации (танцовщики сбежались, танцовщики разбежались, танцовщики задрали ногу и повели шеей) чередуются только лишь для того, чтобы show must go on, ничего иного. Всё это напоминает финал виктюковских "Служанок", где без всякой логики идут подряд пять или шесть танцевальных номеров, в которых танцовщики растворяются без остатка.
Тут бы и закончить, ибо всё, что мог Борн уже совершил. Однако, Чайковский написал слишком много хорошей музыки (это правда - музыка феноменальная, ей ничего не страшно) и в любом уважающем себя балете обязательно должен быть антракт. Поэтому Борн сочиняет ещё один путанный акт, в котором снова наступает очередь эстетики мюзикла с какими-то бессмысленными балами, на которые неожиданно вторгается лебедь из сна принца. Лебедь этот оказывается супер гетеросексуальным мачо, манкируя Принца, с которым полчаса назад выделывал жгуче эротические па, Лебедь начинает ухлёстывать за Королевой-Матерью. Та отвечает взаимностью, из-за чего Принц начинает кидаться уже на свою мать. За это его помещают в лечебницу, где он окончательно сходит с ума - здесь его окружают десятки полуголых танцовщиков, которые решают наказать своего вождя-лебедя за то, что он предал их стаю, выбрав человека. Развязалась кровавая битва, из которой никто живым уже не выходит- враги в кальсонах с начёсом лезут из всех щелей в кровати, которая становится к финалу центром мироздания. Утром Королева-Мать находит умершего сына. Занавес. Поклоны. Овация.
Сам Борн говорит, что его спектакль об одиночестве, когда близкого по духу человека можно увидеть только во сне, как и происходит в спектакле. Однако, главной в спектакле, если по факту, оказывается не оппозиция "реальность" - "сон", но "тайное" и "явное". С самой первой сцены нам намекают, например, что Королева-Мать распутна и вполне способна спутаться с любым из офицеров, которым она прикрепляет на грудь медальки. Однако, очевидным это становится лишь тогда, когда неотразимый мачо-лебедь вторгается на бал и начинает открыто целоваться с Королевой-Матерью ПРИ ВСЕХ (одна из важных тем спектакля - лицемерие протокола, когда важно при любом раскладе сохранять отчужденное выражение лиц), после чего и следует срыв Принца, закончившийся безумием.
Весь первый акт Принц мается своей непохожестью на других, он не понимает обуреваемых его чувств, их природу. Глаза Принца раскрываются только на берегу Озера во время финального дивертисмента, после которого подружка-парвеню окончательно отправляется в отставку - отныне в ней нет необходимости даже во время исполнения протокольных формальностей. После таких поцелуев и обниманий, зависаний под-над друг другом иного развития событий и быть не могло. На балу Принц потрясен не сколько легкомыслием Матери, сколько очевидностью своего влечения. Тайное становится явным - сначала для него, а затем и для всех окружающих, так что основной темой спектакля оказывается coming out, "выход из шкафа", сублимация и томления, вызванные невозможностью открыть истинную природу своих чувств.
Что выглядит вполне по-чайковски - ибо несмотря на сексуальную революцию и постиндустиальную раскованность нравов история очередной раз заканчивается плохо. Очень плохо. И за это совпадение с буквой первоисточника спектаклю можно простить многие неувязки и несовпадения.
