Category: литература
"Фрагменты речи влюблённого" Ролана Барта в переводе Виктора Лапицкого. "Ad marginem", 1999
Именно эта книга, а отнюдь не «Мифологии» (структуралистские колонки из газет и журналов) сделали Барта медиазвездой – за год, после выхода «Фрагментов речи влюблённого», было продано 70000 экземпляров этого странного, во всех смыслах, текста, сублимирующего словарь.
Правда, не с закрытой, но открытой структурой – в духе борхесовской «Энциклопедии китайского императора», вдохновившей Фуко на «Слова и вещи»: каталожные карточки, на которых Барт сочинял основные свои тексты и принцип автономности которых был положен в основу «Фрагментов речи влюблённого», позволили ему создать практически бесконечное произведение, которое, при желании, можно продолжить.
Так как единицы, на которые членится этот текст, не обладают жёстким принципом отбора, они произвольны – единственное, что позволяет себе Барт – расположить их в алфавитном порядке.
Явления страсти (фантазмические, лексические, бытовые, культурные) проходят Барту в голову по ходу развития пьесы: безответная любовь полна самодостаточных явлений, редко подпадающих под семиотические расклады.
Кажется, популярность «Фрагментов речи влюблённого» зиждется именно на этом: с одной стороны, есть «слово, которое знают все» («Улисс»), с другой – есть писатель, чья главная роль анализировать и порождать оригинальные суждения о явлениях, принадлежащих и понятных любому.
Подобной работой Барт занимался уже в «Мифологиях», раскладывая явления моды, рекламы, общественной жизни и поп-культуры до базовых значений и извлекая из повседневности подлинный смысл привычных нам предметов и явлений.
Во «Фрагментах речи влюблённого» он идёт далее, описывая культурные коды, лежащие в основе любовных фантазмов и делает это на пересечении нескольких методологических полей.
Разумеется, это психоанализ, затем структурализм, плавно переходящий в постструктурализм с его свободными и плавающими трактовками, так и не закреплёнными в пазах; с третьей стороны – это личный опыт автора, в том числе и как читателя, выписывающего из классических ("Пир" Платона, гётевский «Вертер», Ницше, Пруст) и современных (Жид, актуальная и японская поэзия, Соллерс) текстов психологические параллели, иллюстрирующие те или иные фантазмы.
( Collapse )
Правда, не с закрытой, но открытой структурой – в духе борхесовской «Энциклопедии китайского императора», вдохновившей Фуко на «Слова и вещи»: каталожные карточки, на которых Барт сочинял основные свои тексты и принцип автономности которых был положен в основу «Фрагментов речи влюблённого», позволили ему создать практически бесконечное произведение, которое, при желании, можно продолжить.
Так как единицы, на которые членится этот текст, не обладают жёстким принципом отбора, они произвольны – единственное, что позволяет себе Барт – расположить их в алфавитном порядке.
Явления страсти (фантазмические, лексические, бытовые, культурные) проходят Барту в голову по ходу развития пьесы: безответная любовь полна самодостаточных явлений, редко подпадающих под семиотические расклады.
Кажется, популярность «Фрагментов речи влюблённого» зиждется именно на этом: с одной стороны, есть «слово, которое знают все» («Улисс»), с другой – есть писатель, чья главная роль анализировать и порождать оригинальные суждения о явлениях, принадлежащих и понятных любому.
Подобной работой Барт занимался уже в «Мифологиях», раскладывая явления моды, рекламы, общественной жизни и поп-культуры до базовых значений и извлекая из повседневности подлинный смысл привычных нам предметов и явлений.
Во «Фрагментах речи влюблённого» он идёт далее, описывая культурные коды, лежащие в основе любовных фантазмов и делает это на пересечении нескольких методологических полей.
Разумеется, это психоанализ, затем структурализм, плавно переходящий в постструктурализм с его свободными и плавающими трактовками, так и не закреплёнными в пазах; с третьей стороны – это личный опыт автора, в том числе и как читателя, выписывающего из классических ("Пир" Платона, гётевский «Вертер», Ницше, Пруст) и современных (Жид, актуальная и японская поэзия, Соллерс) текстов психологические параллели, иллюстрирующие те или иные фантазмы.
( Collapse )
Борис Эйхенбаум "Молодой Толстой", "Кабинетный учёный", Екатеринбург-Москва, 2019
Эйхенбаум занимался творчеством Толстого почти всю свою творческую жизнь: "Молодой Толстой" (1922) анализирует, разумеется, начальную пору деятельности классика (1852 - 1855), открывающуюся дневником, "Детством" и "Отрочеством", а также военными и Севастопольскими рассказами, в которых будущий классик вырабатывал и искал основы стиля, после чего, с большими перерывами, Эйхенбаум проанализировал жизнь и тексты Толстого на протяжении уже всех пятидесятых годов (1928), затем принялся за шестидесятые (1931) и толстовские семидесятые (1941).
Ну, а потом была война, разлука, блокада, эвакуация...
... жаль, что Эйхенбаум не успел пройтись по всему творчеству классика, так как уже и редко издаваемый "Молодой Толстой", давно ставший библиографической редкостью (впрочем, остальных эйхенбаумских книг о Толстом тоже ведь не достать, пока остаётся только мечтать о републикациях, поскольку дальше серия "Как быть писателем", которую Сергей Ушакин, историк формалистов и формализма, затеял в распрекрасном "Кабинетном учёном пополнится книгами Эйхенбаума об Ахматовой и Лермонтове),в отличие, например, от толстовских штудий Шкловского, кажется мне лучшим, что о Толстом было написано.
Ну, или, если быть точнее, самым близким мне сочетанием "этики и поэтики".
Последние годы я интересовался текстами Толстого, перечитал тома его дневников (и ранних, которые анализировались Эйхенбаумом ещё в неполном виде, так как были опубликованы тогда ещё не полностью, так что нам ещё и несказанно повезло, и, разумеется, поздние) и избранные тома его переписки, первой половины жизни и, конечно же, письма поздние; какие-то публицистические (в основном, об искусстве) и художественные ("Анна Каренина", "Детство") произведения, поэтому смотрел и то, что возникало вокруг да около.
Так, "белая книга" Владимира Бибихина о толстовских дневниках, взятых поводом для рассмотрения философских и естественно-научных взглядах Толстого, которую я подробно описывал в "Новом мире" мне совсем не зашла, в отличие от недавней книги Ирины Паперно "Кто, что я" (Толстой в своих дневниках, письмах, воспоминаниях, трактатах)" из "Научной библиотеки" "НЛО", которая, как теперь я отчётливо вижу, просто продолжает и расширяет некоторые эйхенбаумовские догадки (например, про стилистическую и мировоззренческую связь ЛНТ с эстетикой XVIII века), прикладывая выкладки формалиста к современным, поструктуралистским определениям жанра нон-фикшн.
С нетерпением жду книги Андрея Зорина, обещанной к книжной ярмарке, а пока на одном дыхании проглотил изящную монографию молодого Эйхенбаума, где самое важное - войти в ритм обильного цитирования первоисточника, который создаёт текстуальный ландшафт, состоящий из сплошных перепадов.
Любой филологический труд, примерно на треть (если не больше) состоящий из цитат, обычно составляет для меня серьёзную проблему постоянной перенастройки и переключения восприятия, так как два разнородных текста, объединённых в один, невольно схлёстываются в соревновании, следовательно, один из них окажется сильнее, а другой - слабее (водянистее, совсем уже вялым и не харизматичным), из-за чего такие книги начинают казаться мне прихрамывающими.
Важно начинать обильное цитирование не сразу, но дав, для затравки, свои оригинальные концепты и описания - ведь именно тогда для сильного автора появляется возможность относительно равноправного противоборства, поскольку за разбираемым классиком всегда есть мощный радиоактивный след вековых разборов, мифов и легенд, а за филологом любого ранга (тем более, воспринимаемого сущностью второго порядка) такого багажа будет явно меньше.
Эйхенбаум заходит с юношеских дневников (тех самых, где ЛНТ школил себя, вырабатывал и устанавливал правила дальнейшего существования), явно проигрывая классику (сюжет про общность с Стерном, Местром, Руссо и Карамзиным выпадает именно на эти комнаты книги), чтобы примерно сравняться с ним приблизительно в середине сборника.
Там, где исследователь переходит от промежуточной прозы к художественной.
( Collapse )
Ну, а потом была война, разлука, блокада, эвакуация...
... жаль, что Эйхенбаум не успел пройтись по всему творчеству классика, так как уже и редко издаваемый "Молодой Толстой", давно ставший библиографической редкостью (впрочем, остальных эйхенбаумских книг о Толстом тоже ведь не достать, пока остаётся только мечтать о републикациях, поскольку дальше серия "Как быть писателем", которую Сергей Ушакин, историк формалистов и формализма, затеял в распрекрасном "Кабинетном учёном пополнится книгами Эйхенбаума об Ахматовой и Лермонтове),в отличие, например, от толстовских штудий Шкловского, кажется мне лучшим, что о Толстом было написано.
Ну, или, если быть точнее, самым близким мне сочетанием "этики и поэтики".
Последние годы я интересовался текстами Толстого, перечитал тома его дневников (и ранних, которые анализировались Эйхенбаумом ещё в неполном виде, так как были опубликованы тогда ещё не полностью, так что нам ещё и несказанно повезло, и, разумеется, поздние) и избранные тома его переписки, первой половины жизни и, конечно же, письма поздние; какие-то публицистические (в основном, об искусстве) и художественные ("Анна Каренина", "Детство") произведения, поэтому смотрел и то, что возникало вокруг да около.
Так, "белая книга" Владимира Бибихина о толстовских дневниках, взятых поводом для рассмотрения философских и естественно-научных взглядах Толстого, которую я подробно описывал в "Новом мире" мне совсем не зашла, в отличие от недавней книги Ирины Паперно "Кто, что я" (Толстой в своих дневниках, письмах, воспоминаниях, трактатах)" из "Научной библиотеки" "НЛО", которая, как теперь я отчётливо вижу, просто продолжает и расширяет некоторые эйхенбаумовские догадки (например, про стилистическую и мировоззренческую связь ЛНТ с эстетикой XVIII века), прикладывая выкладки формалиста к современным, поструктуралистским определениям жанра нон-фикшн.
С нетерпением жду книги Андрея Зорина, обещанной к книжной ярмарке, а пока на одном дыхании проглотил изящную монографию молодого Эйхенбаума, где самое важное - войти в ритм обильного цитирования первоисточника, который создаёт текстуальный ландшафт, состоящий из сплошных перепадов.
Любой филологический труд, примерно на треть (если не больше) состоящий из цитат, обычно составляет для меня серьёзную проблему постоянной перенастройки и переключения восприятия, так как два разнородных текста, объединённых в один, невольно схлёстываются в соревновании, следовательно, один из них окажется сильнее, а другой - слабее (водянистее, совсем уже вялым и не харизматичным), из-за чего такие книги начинают казаться мне прихрамывающими.
Важно начинать обильное цитирование не сразу, но дав, для затравки, свои оригинальные концепты и описания - ведь именно тогда для сильного автора появляется возможность относительно равноправного противоборства, поскольку за разбираемым классиком всегда есть мощный радиоактивный след вековых разборов, мифов и легенд, а за филологом любого ранга (тем более, воспринимаемого сущностью второго порядка) такого багажа будет явно меньше.
Эйхенбаум заходит с юношеских дневников (тех самых, где ЛНТ школил себя, вырабатывал и устанавливал правила дальнейшего существования), явно проигрывая классику (сюжет про общность с Стерном, Местром, Руссо и Карамзиным выпадает именно на эти комнаты книги), чтобы примерно сравняться с ним приблизительно в середине сборника.
Там, где исследователь переходит от промежуточной прозы к художественной.
( Collapse )
"Крысиный король", роман Дмитрия Стахова, вышедший в издательстве "Арсис букс", 2019
Мой товарищ по партии несуетных писателей написал выдающийся роман «Крысиный король».
Действительно, ведь пластически выдающийся.
В то время, как другие следуют правилам упрощения, порционно выдавая диетическую кашку, Дмитрий Стахов намеренно усложняет себе задачу – дать метафорический итог ХХ века.
И выделяется, выдаётся из чреды новинок этого года (премьеру "Крысиного короля", кажется, планируют на ярмарку нон/фикшн) в том числе, максимально сложноустроенным взглядом на «ветер истории» (пойди, улови), влияющий на судьбы людей непонятным образом.
Стихийный гегельянец, сочинявший свою книгу 16 лет (2002 - 2018) Стахов пытается разобраться с этими историческими непонятностями с помощью особо устроенной «романной формы», не только более привычными средствами сквозного нарратива, впрочем, распадающегося на три сюжетные линии.
Стахов рассказывает истории трех представителей рода Каморовичей, заступив в начало ХХ века, где радикальный бомбист Андрей готовит теракты сначала против самодержавных врагов, а, затем, уже после революции, воюет с большевиками; в середине ХХ столетья Рашель, родственница Софьи, жены Андрея, живущая во Франции, скрывается от оккупантов и, наконец, их потомок Андрей Каморович представляет нынешние времена.
У каждого из них своя жизнь, собственные обстоятельства, изображаемые пошагово в узловые, что ли, моменты, завязанные на логику текущего исторического момента, но все они оказываются связанными с миром и друг другом сотнями тончайших, едва уловимых событий, точные рифмы которых Стахов отыгрывает с щекотливой лихостью.
Судьбы их впадают в океан Большой Истории, точно тоненькие ручейки, что перемешаться во всемирном, почти уже деперсонифицированном, потоке с миллиардами таких же безгласных теней, проживших жизни так, как случилось.
( Collapse )
Действительно, ведь пластически выдающийся.
В то время, как другие следуют правилам упрощения, порционно выдавая диетическую кашку, Дмитрий Стахов намеренно усложняет себе задачу – дать метафорический итог ХХ века.
И выделяется, выдаётся из чреды новинок этого года (премьеру "Крысиного короля", кажется, планируют на ярмарку нон/фикшн) в том числе, максимально сложноустроенным взглядом на «ветер истории» (пойди, улови), влияющий на судьбы людей непонятным образом.
Стихийный гегельянец, сочинявший свою книгу 16 лет (2002 - 2018) Стахов пытается разобраться с этими историческими непонятностями с помощью особо устроенной «романной формы», не только более привычными средствами сквозного нарратива, впрочем, распадающегося на три сюжетные линии.
Стахов рассказывает истории трех представителей рода Каморовичей, заступив в начало ХХ века, где радикальный бомбист Андрей готовит теракты сначала против самодержавных врагов, а, затем, уже после революции, воюет с большевиками; в середине ХХ столетья Рашель, родственница Софьи, жены Андрея, живущая во Франции, скрывается от оккупантов и, наконец, их потомок Андрей Каморович представляет нынешние времена.
У каждого из них своя жизнь, собственные обстоятельства, изображаемые пошагово в узловые, что ли, моменты, завязанные на логику текущего исторического момента, но все они оказываются связанными с миром и друг другом сотнями тончайших, едва уловимых событий, точные рифмы которых Стахов отыгрывает с щекотливой лихостью.
Судьбы их впадают в океан Большой Истории, точно тоненькие ручейки, что перемешаться во всемирном, почти уже деперсонифицированном, потоке с миллиардами таких же безгласных теней, проживших жизни так, как случилось.
( Collapse )
Мои октябрьские твиты из Москвы
- Пт, 15:51: Узнав, что сквер подлежит реконструкции, деревья спилят, а в центре построят кафе, я начал ездить сюда, в своё школьное прошлое, раз в полгода и снимать незаметные ни для кого изменения, поскольку те, кто продолжают тут жить, не способны увидеть перемены по определению, а те, кто разъехались, именно от этих деталей и подробностей свалили.
- Пт, 15:47: В конечном счёте, сквер оставили в покое, но фотографии места, развивающегося по собственной логике, остались за некоторые года. Вдруг кому-то понадобится.
- Сб, 17:47: Самое ценное в каждой поездке - нахождение самоигральных, аутентичных пространств, какими-то весьма уловимыми образами связанных с эйдосами конкретных городов. Однако высший класс найти такую архитектурно-инженерную "машину времени" буквально у себя под боком, когда за обретённым временем не нужно никуда ехать.
- Чт, 18:19: Дмитрий Бавильский. КНАУСГОР. МОТОЦИКЛИСТ НА КРЫШЕ (Часть 2) https://t.co/XIviXF4jPK
- Пт, 16:16: Перебираем исполнителей, точно парфюмы.
- Пт, 17:18: Вычищая рекламу из Инстаграма, вы тоже ощущаете, как в мире становится немного, но чище?
- Пт, 21:54: В «Циолковском» - презентация книги современного марксиста [Алана Вудса], из-за чего в магазине, без того тесном от книг, стало тесно от радикальных людей. Завтра, кстати, там выступает питерская Погодина, после завтра - Филиппов-Чехов, жизнь кипит и лишь Максим Сурков невозмутим
- Пт, 21:58: Книжным лабиринтом «Циолковский» напоминает лучшие парижские букинистические - копаться в них можно часами. Сегодня унес домой давно разыскиваемый двухтомник Юрия Фельзена, чему Максим Сурков, кажется, был особенно рад: ведь после двухтомников обманчиво много места освобождается.
- Вт, 00:55: Проголосовал за претендентов на премию "Поэзия". Практически все стихотворцы, переводчики и "критики", за которых я сегодня отдал голос, живут в моей фейсбучной ленте, что должно говорить о некотором сдвиге бытования и потребления "поэтического слова" (и рефлексии о "поэтическом слове") у современного человека.
В рамках надвигающейся "экономики интереса", я уже много лет пытаюсь донести до "общественного сознания" мысль о том, что трогательность современного искусства, количество которого серьёзно превышает спрос, прямо пропорциональна нашей вовлечённости в него и нашей заинтересованности (причастности, в том числе личной) в конкретных именах - знакомых по разным поводам, близких по разным коммьюнити, доступных, понятных, так вот это оно. Интересно будет на конечных результатах "Поэзии" проверить: хоть какая-то польза от голосования больших чисел.
Другое наблюдение над голосованием: чем длиннее список - тем больше шансов у фамилий, начинающихся с букв из первой половины алфавита, что, впрочем, я ещё по своей школе знаю.
( Collapse )
Мои твиты из Москвы. Сентябрь
- Пт, 17:59: Механизм возникновения смысла на фотографии, зависимой от того, кто именно снимал, напоминает мне трактовки музыкальных интерпретаторов - запись известного сочинения приобретает дополнительный объём, если знаешь кто играет. Ведь тогда за звуками встаёт ещё пласт личной информации.
- Пт, 18:20: Предотъездные дни всегда самые насыщенные в году - духовная ситуация, вызревающая с нуля и распускающаяся хандрой, ускоряет развитие, что никуда потом не девается, намертво прирастая ещё одной холестериновой бляшкой.Натуральная страстная неделя одного, отдельно смертного человека
- Вс, 15:11: Вот, наконец, я поймал сознанием ту точку в предотъездной суете, в которой бытие начинает расслаиваться на отдельные составляющие. И если раньше интеллект и физиология, психика и психосоматика работали в унисон, то теперь они путаются, опережая и затыкая друг друга.
- Пн, 22:22: Я не москвич, но я Москвою сплю.
- Вт, 21:10: Только что услышал в книжном: "Девушка, с ног сбился, устал искать книгу, посмотрите по компьютеру "Венеру в мехах". Точно нету? Может быть, "Винеру в мехах" посмотрите? Тоже нет. Ладно, буду искать дальше..." Вот ведь приспичило человека. Явно ведь не так просто.
- Вт, 21:35: Написал о "Компасе", остроумно придуманном и красиво разыгранном интеллектуальном романе модного француза Матиаса Энара, который прошёл у нас незаслуженно незамеченным.
И это, между прочим, мой дебют в легендарной "Волге": https://magazines.gorky.media/volga/2019/9/k-vostoku-ot-vostoka.html?fbclid=IwAR2J7Z_hv1isjx8Z-ueCqTWQDYXtsr9gCvsas1BKIj105Y1FCDBfGX4zZN8 - Ср, 00:51: Безудержное фотографирование телефоном призвано задать отчуждение, а также компенсировать нехватку. То есть, по таким снимкам всегда можно понять чего именно человеку не хватает в данный момент и какую недостачу он сейчас компенсирует (ещё одна польза от Инстаграма).
- Ср, 01:12: Вот еще одна превосходнейшая рецензия на "Компас" Матиаса Энара от Кирилла Кобрина: https://t.co/WVVWmo1J8g https://t.co/eoI3qU4fGB
- Ср, 17:44: Пустая Тартта времени.
- Ср, 17:50: На подлинной литературе можно зарабатывать только когда она уже становится классикой - именно тогда она и отбивает сторицей (да ещё какой!) вложенные в неё усилия, ну, а пока не вошла в канон, такая литература - воплощенная антикоммерция, обречённая на тотальную неудачу.
( Collapse )
Туман в сентябре. Чедачинский оммаж Джойс Теннесон
Константин Жевнов «Оператор». Лонг-лист премии фантастической литературы "Новые Горизонты"
Несмотря на обилие событий постоянных микрособытий, в повести этой мало что происходит.
Во-первых, здесь почти нет диалогов (а если и есть, то, в основном, умозрительные, с ИИ – искусственным интеллектом и «личностной матрицей», «типа наших компьютеров, только мощнее в миллиарды, а может и больше раз и на каком-то другом принципе основанный, я пока что не разобрался. У ИИ несколько личностных матриц и он их подбирает в зависимости от ситуации. Поэтому создается впечатление, что ты с разными людьми говоришь, а на самом деле собеседник у меня один. Вообще модуль это только звучит так пренебрежительно, по факту это здоровенный, космический или как он по местному называется межмировой корабль. Принцип у него другой он создает В-пробой и прыгает от одного мира к другому. А я теперь – оператор этого модуля. Только оператор, это не как у нас там, оператор ЭВМ или станка с ЧПУ. Нет. Оператор это должность такая». – синтаксис авторский), а, во-вторых, многочисленные приключения пятиклассника Олега Иванова, который решил прогулять школу, пошел в Чертановский парк, но попал в какие-то параллельные миры (не спрашивайте какие), Жевнов не показывает, он про них рассказывает.
Обычно авторы стараются сделать из прозаических мизансцен «картинки», массу усилий прикладывая к их «визуализации».
Подобно режиссерам, снимающим кино, такие писатели решают где стоят их персонажи, как «двигается камера» и через что проходят монтажные стыки, таким образом выражая отношения этих фигур с автором, друг с другом, а также со всем окружающим миром.
Апофеозом этой тенденции считается фраза Набокова из «Дара» о том, что каждый писатель мечтает превратить своего читателя в зрителя.
Достигается, впрочем, такая объемность самым разными способами – кто чем горазд и на что талантлив: кто заранее заготовленными метафорами швыряется, кто волнообразные ритмы простраивает, ну, а кому-то проще сказовую интонацию модулировать.
( Collapse )
Во-первых, здесь почти нет диалогов (а если и есть, то, в основном, умозрительные, с ИИ – искусственным интеллектом и «личностной матрицей», «типа наших компьютеров, только мощнее в миллиарды, а может и больше раз и на каком-то другом принципе основанный, я пока что не разобрался. У ИИ несколько личностных матриц и он их подбирает в зависимости от ситуации. Поэтому создается впечатление, что ты с разными людьми говоришь, а на самом деле собеседник у меня один. Вообще модуль это только звучит так пренебрежительно, по факту это здоровенный, космический или как он по местному называется межмировой корабль. Принцип у него другой он создает В-пробой и прыгает от одного мира к другому. А я теперь – оператор этого модуля. Только оператор, это не как у нас там, оператор ЭВМ или станка с ЧПУ. Нет. Оператор это должность такая». – синтаксис авторский), а, во-вторых, многочисленные приключения пятиклассника Олега Иванова, который решил прогулять школу, пошел в Чертановский парк, но попал в какие-то параллельные миры (не спрашивайте какие), Жевнов не показывает, он про них рассказывает.
Обычно авторы стараются сделать из прозаических мизансцен «картинки», массу усилий прикладывая к их «визуализации».
Подобно режиссерам, снимающим кино, такие писатели решают где стоят их персонажи, как «двигается камера» и через что проходят монтажные стыки, таким образом выражая отношения этих фигур с автором, друг с другом, а также со всем окружающим миром.
Апофеозом этой тенденции считается фраза Набокова из «Дара» о том, что каждый писатель мечтает превратить своего читателя в зрителя.
Достигается, впрочем, такая объемность самым разными способами – кто чем горазд и на что талантлив: кто заранее заготовленными метафорами швыряется, кто волнообразные ритмы простраивает, ну, а кому-то проще сказовую интонацию модулировать.
( Collapse )
Мои сентябрьские твиты из Чердачинска
- Сб, 13:58: Нашел во втором томе "Подростка" свои дурацкие подчёркивания шариковой ручкой середины 90-х годов. Татуированная книга.
- Сб, 23:06: Версилов говорит в «Подростке» Достоевского: «Вообще же, ничего не делать всего лучше; по крайней мере спокоен совестью, что ни в чем не участвовал...» (3, 1, 17)
- Сб, 23:28: Версилов: «Наш русский атеист, если только он вправду атеист и чуть-чуть с умом, - самый лучший человек в мире и всегда наклонён приласкать бога, потому что добр, а добр потому что доволен тем, что атеист, люди почтенные, высшей степени благонадежные, так сказать, опора отечества...»
- Сб, 13:49: Вот такие тексты я писал в прошлом тысячелетии, когда был ещё совсем маленьким и жил на крутом берегу реки Миасс. Точно это уже не я вовсе. По крайней мере, если бы Лена не написала, что это моё, сам бы я мог и не признать. Это примерно как не узнать в случайном собеседнике одноклассника. Ничто не напоминает. Другой человек. Год примерно 98-ой, 99-ый. Документ эпохи. Тогда я ведь ещё был уверен, что стихи хотя бы отдалённо должны походить на стихи. Ага, щаз. https://t.co/RgzfEuIGxa
- Сб, 16:06: Который раз замечаю: подгнившая падалица пахнет коньячным напитком, «солнцем в бокале».
- Вс, 06:54: "Родиной поэтического таланта, согласно Бодлеру, является проживание осени. Великий поэт - словно бы осеннее существо..."
В. Беньямин, "Центральный парк"(32) - Пн, 17:40: Помидоры в этом году такие сладкие (сахаристые, податливые), что вполне могут сойти не только за овощи, но и за ягоды. Особенно когда только что с грядки.
- Ср, 07:55: Города с самым загрязненным воздухом: Абакан, Ангарск, Барнаул, Братск, Иркутск, Красноярск, Кызыл, Новокузнецк, Норильск, Улан-Удэ, Черногорск, Чита и другие. В списке самых загрязненных почв: СПб и города Приморского края, Новгородской, Мурманской, Кировской, Челябинской обл.
- Пт, 14:52: Очень хорошо (фотографически точно) помню этот вечер, описанный Аркадием - было очень тепло и солнечно, мы долго гуляли, а потом ненадолго зашли к АТД (Зины не было дома), после чего снова гуляли, пока не сели у хоккейной коробки пить пиво. Точнее, АТД пил, а я рядом находился. Зина, спасибо за воспоминание. День, как отскочивший мячик, сразу же поменял траекторию. https://www.facebook.com/zinaida.dragomoshchenko/posts/1635144719949146
- Сб, 06:35: Такой спелый, тёплый туман раз в пару лет вызревает. В этом году он хочет напомнить, что если сейчас, пока совсем бабье лето, окна не вымыть, то в зиму с грязными, навсегда непрозрачными, уйдёшь.
( Collapse )
Михаил Перловский, Ольга Паволга «Стеклобой», Роман. «Live-Book», 2018. Лонг-лист "Новых Горизонтов"
Поначалу (первая пара глав) кажется, что, наконец-то, в лонг-лист фантастической премии, таки, снизошёл практически идеальный текст – грамотный, умный, изящный, заковыристый хотя и немного подражательный, а вторичность всегда вызывает вопросы тактико-стратегического характера – зачем вообще нужно идти за кем-то следом?
Потому что верняк коммерческий или от того, что сам не способен построить нечто оригинальное?
В случае Михаила Перловского и Ольги Паволги возникает третья версия: это просто такие хорошие и образованные люди, фан которых - конструирование затейливых текстов, способных поднять их самооценку в собственных глазах и глазах своего окружения.
Ведь авторы «Стеклобоя» отлично понимают всё про метафоры и прозаический ритм, пишут они именно прозу, а не прозой, из-за чего читателю почти сразу же внутри «Стеклобоя» становится уютно – совсем как в том провинциальном городке Малые Вишеры, куда Диму Романова забросила филологическая судьба – изучать наследие Мироедова, классика второго-третьего ряда, чей портрет, впрочем, однажды был написан Крамским.
Малые Вишеры встречают Романова абсурдом, крепчающим на каждой странице и поначалу это радует, тем более, что городок-то оказывается непростым, а золотым – зоной осуществления желаний, которые, впрочем, почти всегда имеют негативные последствия, называемые на языке местных бюрократов «бонусами».
Ну, то есть, с одной стороны, «Сталкер», с другой стороны «Хромая судьба», с третьей - "Автохтоны" Марии Галиной, а ещё, если захотеть чего-то переводного, то можно вспомнить роман Кадзуо Исигуро «Безутешный», в котором пианист, попав на гастроли в небольшой городок, застревает там, как в паутине.
Вот и Романова Малые Вишеры втягивают внутрь со всеми потрохами, всячески мешая написанию монографии или диссертации (первым делом у него пропадает чёрная папка с основными подготовительными материалами), чтобы текст пополз в разные стороны, начав обрастать массовыми сценами.
Хотя, на самом-то деле, больше всего атмосфера и повадки «Стеклобоя» отзываются воспоминаниями о «Городе Зеро», перестроечном фильме Карена Шахназарова.
( Collapse )
Потому что верняк коммерческий или от того, что сам не способен построить нечто оригинальное?
В случае Михаила Перловского и Ольги Паволги возникает третья версия: это просто такие хорошие и образованные люди, фан которых - конструирование затейливых текстов, способных поднять их самооценку в собственных глазах и глазах своего окружения.
Ведь авторы «Стеклобоя» отлично понимают всё про метафоры и прозаический ритм, пишут они именно прозу, а не прозой, из-за чего читателю почти сразу же внутри «Стеклобоя» становится уютно – совсем как в том провинциальном городке Малые Вишеры, куда Диму Романова забросила филологическая судьба – изучать наследие Мироедова, классика второго-третьего ряда, чей портрет, впрочем, однажды был написан Крамским.
Малые Вишеры встречают Романова абсурдом, крепчающим на каждой странице и поначалу это радует, тем более, что городок-то оказывается непростым, а золотым – зоной осуществления желаний, которые, впрочем, почти всегда имеют негативные последствия, называемые на языке местных бюрократов «бонусами».
Ну, то есть, с одной стороны, «Сталкер», с другой стороны «Хромая судьба», с третьей - "Автохтоны" Марии Галиной, а ещё, если захотеть чего-то переводного, то можно вспомнить роман Кадзуо Исигуро «Безутешный», в котором пианист, попав на гастроли в небольшой городок, застревает там, как в паутине.
Вот и Романова Малые Вишеры втягивают внутрь со всеми потрохами, всячески мешая написанию монографии или диссертации (первым делом у него пропадает чёрная папка с основными подготовительными материалами), чтобы текст пополз в разные стороны, начав обрастать массовыми сценами.
Хотя, на самом-то деле, больше всего атмосфера и повадки «Стеклобоя» отзываются воспоминаниями о «Городе Зеро», перестроечном фильме Карена Шахназарова.
( Collapse )
