Category: искусство

Category was added automatically. Read all entries about "искусство".

Хельсинки

Тропами изоизоляции. Пост-искусство быть свободным

А до этого момента все только радостно хихикали.

Но первой про важность изотерапии, возникшей в коммьюнити «Изоизоляция», постоянно набирающем популярность (мне прислала приглашение в него тюменский драматург Елизавета Ганопольская, спасибо, Лиза) заметила критик и переводчица Лена Рыбакова, написавшая комментарий у себя в ФБ: «Характер мимесиса, обострение миметического инстинкта в условиях стресса, надстраивающиеся вторичные и третичные семиотические миры – это же все страшно интересно…»

Почти сразу же после этого вышли статьи искусствоведов: Милена Орлова в The Art Newspaper Russia отметила с какой радостью юзеры, пользующиеся расхожими образами художественных шедевров из мирового каталога, меняют пол.

Кира Долинина в «КоммерсантЪ» увидела в этом распространении «живых картин» окончательную смерть логоцентричности и победу визуальных образов над буквами.
Ведь иначе эпидемия породила бы частушки или пирожки, с грустью (или показалось?) заметила Долинина.

Мне же в вирусном распространении метода преобразования себя в узнаваемые картины с помощью подручных средств важно само это нарушение границы искусства, раннее запертого в святилищах и храмах музеев.

Понятно ведь из каких потребностей возник феномен коммьюнити «Изоизоляция» – с одной стороны, люди скучают по закрытым выставкам, регулярное посещение которых давно уже стало важнейшими сеансами свидания с аутентичностью, с другой, создание «живых картин» (репетиции и розыск правильного реквизита) забирает какое-то количество свободного времени, которое необходимо победить, раз уж условия карантина требуют «день простоять да ночь продержаться».

Если искусство (в отличие от культуры) – то, чего нет в реальной жизни, то в изоизоляции самым существенным оказывается вываливание художественных образов в повседневность, когда живопись (как и прочие арт-медиумы) экспроприируется бытом.

Что-то такое, в виде музейных сувениров (кофейная чашка с рисунком Мондриана или Малевича, блокнот, купленный в музее Ван Гога, карандаши и ластики из Бобура), возникало и раньше, растворяясь в интерьерах, но я не помню, чтобы образы искусства столь массовым образом вторгались на территории повседневного, переносясь сюда уже самими участниками процесса – их лицами и телами, инсценировками и пластическими импровизациями.

( Collapse )
Хельсинки

Критика погоды (2). Коронавирус в роли искусства. Ворожба с помощью цитат из Шкловского и Агамбена

Наша улица лежит в низине, поэтому все поселковые сугробы, как флаги, льются в гости к нам.

Для понимания погоды мне не нужен термометр: когда тепло – улицу заливают ручьи, питающие туши луж, покрытых ресничной рябью (в моём детстве считалось, что от этой ряби на руках происходят цыпки, способные унести человека за моря и за леса), когда окоём подмораживает – потоки сначала застывают, а после пересыхают, испаряясь в агрегатном состоянии льда.

Точно лёд не имеет обратного хода и не столько тает, сколько испаряется.

Снег сегодня летит медленно и печально, р а з р е ж е н н о – как последние мысли сонного человека перед засыпанием, ледышки под ногой хрустят коралловой крошкой.

Ходил сегодня за соками и кошачьим кормом, наблюдая за собой со стороны как за безусловным героем немотствующего сопротивления.

В «Магните», между тем, совершенно спокойная, деловая обстановка (все любимые продукты на месте, даже рис, гречка и туалетная бумага), а кассирша никак не прореагировала на прочувствованное пожелание здоровья (экономит силы).

Проглотила как должное.
К вечеру привычно усталая.
На бейджике (алое подчёркивание) её «Юля», вместо «Юлия».

Наличие рамы (а коронавирус, конечно же, пример идеального обрамления) превращает любое действие в подобие театральной игры.

Во-первых, для себя, осознающего особость текущего момента и потому окрашивающего любое действие, точно фотографическим виражом, во что-то явно непрозрачное; во-вторых, для пространства, начинающего разделяться на сценографический фон и на авансцену – рабочую площадку протагониста.

Впервые я поймал это ощущение в исторических центрах Италии.

Точнее, в Венеции.

Ещё точнее, на Сан-Марко, образующего идеальную трёхстороннюю декорацию, на фоне которой любое действие (и даже самая случайная мысль) подаются выглядят на крупном плане.

Сейчас в фотографических смартфонах возник режим «портрета», сублимирующего преувеличенную резкость впереди и размывающего (скотомизирующего) всё, что попадает на второй план.

Off-line Венеция даёт точно такой же эффект стихийной, непроходящей театральности, несмотря на то, что фон здесь не размывается.

Как и в Брешии.

Как и в Бергамо.

Как и в Падуе.

Как и в Мантуе.

Напротив, фон их словно бы выталкивает протагониста на просцениум (алое подчёркивание), максимально укрупняя zoom’ом всё, что течёт внутри него и всё, что в нём сейчас изменяется.

Таково родовое свойство семиотически активных территорий.

( Collapse )
Хельсинки

Слово дня. Пентименто

Пентименто - это один из художественных приёмов, используемых художником, когда он хочет внести в своё произведение более или менее значительные правки или вообще переделать его. С итальянского языка слово «пентименто» (pentimento) переводится как «раскаяние».

Найдено в theartnewspaper.ru: "Вместе с тем куратор уверен в том, что «на рынке появился целый ряд подделок маньеристов, скопированных с их рисунков и эскизов». По его словам, на той же встрече с Руффини дилер показал ему портрет юноши в тюрбане якобы кисти Понтормо. «Я сразу же сказал, что это фальшивка, потому что на нем не было ни одного пентименто. Судя по всему, это была плохая копия рисунка из Галереи Уффици во Флоренции», — рассказал он The Art Newspaper..."

Википедия (по-русски пока нет): https://en.wikipedia.org/wiki/Pentimento
Хельсинки

"Исповедь" Льва Толстого как пример радикальной перемены жанровой участи

Рассуждение о таких глобальных вопросах как смысл жизни (а «Исповедь» это и есть текст-рассуждение, что-то вроде трактата, построенного на простраивании причин и последствий) имеет важную закономерность зависимости конечного результата от объёма: чем такой текст больше тем он выглядит менее убедительным.

Тут или объём давай, раз уж ты господин-писатель (то есть, человек, мыслящий формами и объёмами заполнения и заполненности, имеющих статус чуть ли не обязательства перед сочиняемым текстом), или сухой остаток.

Одно дело сочинить о смысле жизни твит («смысл жизни в её проживании») и совсем другое – нагородить достаточно объёмный текст, сочинявшийся более десяти лет, видимо, из-за детальной проработки тезисов и нахождения новых аргументов, поворотов мыслительного винта.

Короткий твит порождает длительную суггестию, которую читатель «вынужден» разворачивать в цепочки собственной мыслительной активности, как бы понимая, что формула, свернутая в 120 знаков (или сколько их там теперь в микроблогах?), на самом деле, результат какого-то пути, пройденного в размышлении, но опущенного ниже уровня моря, чтобы не мешался под ногами.

Суггестия способствует переводу формулы на внутренний язык конкретного человека, что делает расшифровку текста особенно личной.

И, оттого, особенно проникновенной.

Чем дольше длится объяснение тем оно имеет больше количество слабых и уязвимых мест, провисаний и попросту провалов, так как логическая цепочка, кажущаяся безупречной автору, необязательно кажется точно такой же читателю.

Тем более, что рассуждение это выстраивается ретроспективно, то есть, зависит от изощрённости авторского ума.

Несмотря на то, что ум Льва Николаевича Толстого изощрён в высшей степени, да и, чего уж там, откровенно гениален, дистанция, прошедшая со времён написания и публикации «Исповеди», а также других его публицистических сочинений, вызванных ведь всегда вполне конкретными общественными причинами (оттого и публицистика, а не худлит), делает эти цепочки особенно уязвимыми.

Очень уж многое изменилось.

Например, роль искусства, которой Толстой посвятил целый том отдельных рассуждений, но так, видимо, устроена публицистика «последних томов», что она сливается в единый ком серо-буро-малиновых рассуждений о сложном и важном.

Худлит устроен иначе и всегда автономен, имеет чётко очерченные границы текстов и воспоминаний об их начинке, тогда как публицистика, ну, да, это тесто или цемент, соединяющий разрозненные элементы во что-то сомнительно целое.


( Collapse )