Видел Альпы, чьи снежные пики мешались с облаками до неразличения. Летели мы низко, в основном, под облаками, поэтому видели как австрийский Мондриан сменяется швейцарским Тео ван Дубсбургом; торжество геометрии и расчета превращает землю внизу (особенно когда мы начали подлетать к Лиону) в модернистский витраж, опрокинутый навзничь.
Участки разного цвета и оттенков, похожие на слюдяные фрагменты, отделённые друг от друга герметиком тёмно-зелёного цвета, то есть, деревьями, которыми хозяева обозначают свои владенья.
Ну и сами участки суши – зелённые, ярко-зелёные или же, скошенные, жёлтые, разных оттенков, от насыщенного оранжевого до ржавой ржи; участки чистого цвета (микс на больших территориях почти не случается), опутанные нитями дорог и водоёмов, ломающих прямоугольность также, как права на владение; синие, голубые или же зеленоватые озёра и реки, уходящие к горизонту и за горизонт вены…
Мы долго летели над Францией, над городами и сёлами, а, главное, над отдельными частными владениями. Причём не только хуторами, коих бесчисленно, но и над усадьбами, по которым можно судить о характере владельца – одни участки заросшие, будто бы плюшевые, другие тщательно выскоблены, а к шато ведёт аллея, обозначающая парадный въезд. И отчётливо понятно, что всё это не музеи усадебного типа, но, самая, что ни на есть, живая жизнь с отчаянно голубыми секретиками бассейнов, соседствующих с жилищами.
Меня встретила Франсуаза, гордящаяся тем, что русский выучила самостоятельно и что в Петербурге её называли «советской училкой» (я бы даже сказал, завучихой) и что полгода работала гувернанткой на Рублёвке с детьми депутата, которого никогда не видела, так много он работает.
О детях депутата вспоминает с содраганием, хотя Россию любит так, как её мы не любим. Варит мужу борщ, читает русских классиков и мечтает о практике в языке. Мой роман она прочитала и по-французски и по-русски, задавала много не только вежливых вопросов. Короче, я понял кому я обязан заявкой на своё пребывание в Сен-Этьене.
Она рассказала, что «Едоки картофеля» породили у них что-то вроде локального культа и на встрече в городской медиатике (см. выше), построенной из розового мрамора, я смог найти тому несколько подтверждений, показавшихся мне убедительными.
Сен-Этьен оказался достаточно большим, но по-флоберовски, тихим провинциальным городам с холмами в центре. Раньше здесь плавили сталь и добывали уголь, теперь от этого остался музей шахт и социальные проблемы.
Название отеля на привокзальной площади – «Последняя остановка» с претензией на сохранение ампира (расписанные виньетками, гирляндами и кренделями стены, гнутая, дутая мебель) и три звезды. Третий же этаж, комната № 38.
Если учесть, что из-за перелётов я сутки не спал (тут надо отметить, что невзгоды дороги со мной по-братски, точнее, по-сестрински, делила Катя Метелица) и ничего, кроме завтрака в бизнес-классе не употребил, то можете себе представить самоощущение сверчка, выпавшего из-за тёплой печки.
Поесть и отдохнуть (капитализм! Денег просто так нигде не платят!) мне не дали, через час извлекли в полузабытьи из отеля (остановка в котором оказалась не последней, но, напротив, первой) и повезли в медиатеку, готовиться к выступлению.
