Шишкин берёт приём, избитый до потери чувствительности: переписка мужчины и женщины, письма которых чередуются в шахматном порядке, нужна ещё и для того, чтобы ничто уже не сдерживало стремления создавать мозаику из отдельных, тщательно выделанных фрагментов.
Шишкину всё равно о чём писать, главное писать, проводить время за письменным столом, разгоняя текст и разгоняясь. Поэтому он лишает переписку конкретной временной привязки, выводит в абстратно-историческое пространство, наделённое универсальными реалиями.
Да, здесь есть Марк Аврелий и Шекспир, но нет и не будет ни Набокова ни Аллы Пугачёвой. Шишкин берёт архитепические ситуации, создающие поводы для самодостаточного письма: война – это просто война, все войны и воинские страдания одновременно; любовь – это просто любовь, он и она, тянущиеся друг к другу и неизбежно (логика жизни берёт своё) предающие друг друга…
Гёте в «Письмах юного Вертера» веером, по нарастающей, раскладывает письма, показывающие «мужскую версию» событий. Шишкин же пишет и за неё и за того парня, демонстративно вскрывая приём: писатель – существо двуполое, всечеловеческое, работающее собой, из себя вытягивающее не только соки, но и воспоминания.
История чувств разыгрываются внутри одного человека, но затем раскладываясь на голоса, аранжируется. И уже неважно что, важно как.
Вполне себе рамплиссаж, выполняющий терапевтическую функцию, когда цель - ничто.
