Больше декораций нет. Лишь две табуретки, обозначающие кабинет газеты платных объявлений, куда приходит одинокая Надя (Любовь Бёрдова); затем квартиру, точнее даже кровать Миши (Игорь Павлов), приёмщика объявлений о знакомствах, неврастенического склада очкарика, сочиняющего роман и разговаривающего с Достоевским. Ну, и, наконец, комнату страшного матерёшника Толика (Михаил Орлов) в коммунальной квартире, которому Надя, простодырая закройщица под сороковник, тоже даёт из жалости и душевного сопереживания.
Есть ещё некий Луч (Артём Орлов), который всё про всех знает, но на сцене не появляется. Сначала с ним беседует одна Надя, затем к её безумию присоединяется и писатель. Луч – это может быть Судьба, а, может быть, Бог, хотя, скорее всего, это традиционный «человек от театра», которого режиссёр Дамир Салимзянов поставил в конце зрительного зала, за зрительскими креслами, ровно под портретом Достоевского.
Луч этот и выводит мелодраму в бытовом коленкоре на уровень раздумий о специфике современного театра. Скажем, Луч произносит все ремарки, которые, перехватывая инициативу, пытаются досказать, точно в поисках автора, и сами персонажи.
Дальше больше, герои пьесы демонстративно перестают выполнять авторские указания – с тем, чтобы зафиксировать расхождение между словом и делом, с увиденным и услышанным (и, таким образом, указать на зазор уже даже не между действительностью и театром, но между театральным планированием и сценической реальностью), но, главное – обозначить непреднаписанность сценария, будто бы разворачивающегося на наших глазах в режиме реального времени.
Многослойная эта игра необходима дабы расцветить трагикомическую ситуацию с персонажами, которых принято называть то «маленькими», то «лишними». Про нас с вами. Поэтому, аранжированная меланхолическими мелодиями Игоря Мальцева история эта берёт за живое (судя по реакции зала) каждого. Особенно после того, как Луч начинает перечислять все упущенные когда-то Надей возможности, как бы намекая, что в двух этих встреченных ею из-за ситуации с брачными объявлениями, нелепых и совершенно непобедительных мужчинах она теряет очередные и, возможно последние свои возможности. Пробирает.
Тем более, что играют жалостливо, хотя и не без иронии в отношении собственных масок. Толик беззлобно и органично матерится, Надя форсирует слободской говорок, Миша демонически вращает глазами, характеры складываются узнаваемые.
Говорят, Бояков, руководящий «Сценой-молот», нашёл актёров и режиссёра во время пермского фестиваля «Новая драма» и работают все они в маленьком театре небольшого города Лысьва. То есть, играют «Где-то и около» даже не про Пермь, которая кажется из Москвы меньше горчичного зёрнышка, но про свои районные будни, что кажутся тяжелее и горше любой новодрамовской конструкции.
Становится понятным откуда внутри постановки возникает такая сложная и, одновременно простая игра с отсылками, особенно работающая в момент достаточно большого куска спектакля, когда из-за короткого замыкания в редакции вырубается электричество, сцена уходит в зтм и только реплики Луча помогают действию продолжиться. Просто здесь поговорить более не с кем. Лишь с Лучём. Ну, и понадеяться кроме как на Луча тоже не на кого. Ведь не на себя же?! Себе беспросветные, с матерком, герои пьесы Анны Яблонской уже давным-давно не верят.
Человек театра не равен Богу из машины, вот отчего Маленькая Вера обречена оставаться несчастной. Ибо правым кажется Мишель Монтень, заметивший в «Апологии Раймунда Сабундского», что «Если бы этот луч божества как-нибудь касался нас, он проявлялся бы во всём: это сказалось бы не только на наших речах, но и на наших действиях, на которых бы лежал его отблеск; всё исходящее от нас было бы озарено этим возвышенным светом. ..»
Какое время на дворе, таков и Луч.
