"Охотничьи трофеи" (1862) из Музея ДОрсе - одна из самых ранних (читай, чётких, проработанных, прорисованных) композиций, где случайно наваленная груда дичи внезапно образовывает (должна образовать) плотность нового порядка. Спонтанность, останавливающая глаз. Сбор, рассыпающийся через мгновение. Важно увидеть и зафиксировать то, что не повторится; то, чего более никогда не будет - далее этот принцип будет возведён в основу всей художественной программы. Тем более, что для нас-то, все части этого пазла оказываются безнадёжно мёртвыми - и гниющая, сырая дичь, и собака, чей скелет истлел уже давно, как и кости самого художника и как уже давным давно не существующие жёлтая стена (даже если она и осталась, наверняка, её перекрасили), и все эти охотничьи причиндалы, заменённые коммуникативными гаджетами. Законченное прошлое, запечатанное как в куске янтаря. Спонтанная геометрия, которая в дальнейшем будет всё больше и больше сводиться к схеме.
Органы восприятия автоматически настраиваются на восприятие мёртвого, не замечали? Пирамида искусства устроена так, что актуальных (параллельных нам, современных нам) артефактов всегда больше. И те, кто сегодня кажутся нам безусловными именами (Ильдар Рязанов, какой-нибудь) в толще веков пропадают без следа. Я не про отбор, а про то, что восприятие - крайне гибкая и до конца не отрефлексированная машинка, которая чётко знает, когда соприкасается с чем-то окончательно мёртвым - будь это фотография или фильм, в котором все действующие лица и исполнители уже давно умерли. А как сильно действует водораздел между живой и мёртвой водой, когда в кадре встречаются всё ещё живые актёры и те, кого больше нет, безнадёжно нет.
Смерти нужно бояться, страшиться её каждый день, пугаться и пугать себя, вздрагивая на поворотах хотя бы для того, чтобы однажды устать бояться. Ну, или, хотя бы, привыкнуть к этому страху как к жёлтому фону и перестать его замечать.
