Для этого нужно идти в направлении Саграды, ориентируясь на светящийся фасад Национального театра, через мост с железнодорожными путями и параллельных ему парку где-то внизу, под дорожной развязкой, где, как говорила Лена, Альмадовар и снимал свои сцены с проститутками и трансвеститами из "Всё о моей матери".
Идти на север легко и приятно: краем левого глаза наблюдаешь, как Саграда увеличивается в размерах, а тонкие нити, на которых она подвешена к тёмному потолку превращаются в башенные краны. Между тем, город приходит в себя после летней (так как днем лето, а вечером уже осень-осень) истомы, как закрываются заведения и в магазинах гасят свет.
Можно не торопиться, тормозить на перекрёстках у скошенных углов - согласно плану инженера Серда, превратившего середину города из месива дикорастущей застройки в сетку, состоящую из кварталов правильной, почти квадратной формы (1859 год, между прочим).
Главной особенностью этих кварталов, из которых состоит буржуазный Эщампле, являются скошенные под углом 45* углы этих самых квадратов, из-за чего на всех перекрёстках возникают небольшие восьмиугольные площади, фасадами наружу.
Это, с одной стороны, помогает людям и транспорту разойтись, устроить в угловых фасадах самые популярные кафе и магазины, организовать движение с помощью светофоров, утопленных в глубине улиц, а не на перекрёстках из-за чего, с другой стороны, каждый раз нужно пройти чуть больше, чем в других городах, однако...
Замерев на пару минут возле подсвеченного как в праздник портала Рождества, похожего на морского гада, вылезающего из воды или же на рогатую улитку, чью морду, с которой всё время стекает вода, венчают рога и сзади прикреплена неподсвеченная раковина недостроенной части, я забрал резко вправо и пошёл по бульвару Гауди, на котором заведения только-только начали готовиться к позднему барселонскому ужину.
Здесь много туристов, поэтому много ресторанов и лавочек, гуляк и выгула, на бульваре расставлены стулья, чтобы можно было съесть свою пиццу с видом на Саграду.
Светло как днём. Или как на катке. Но мне сюда не нужно: я решил посмотреть Больницу святого Павла, построенную соперником и конкурентом Гауди - ещё одним титаном модерна, Думеником-и-Мунтале, чей Дворец Музыки, стоящий между Рамбла и готическим кварталом вызывает у всех до единого (в отличие от творений Гауди) веселящий восторг.
И правда - это чудо из чудес, оставшееся в тени Саграды. Причём, как в переносном смысле, так и буквально - Больница сокрыта в темноте, подсвеченной оказывается только центральная башня с часами, из-за чего первоначальный портал оказывается похож на средневековый вокзал. Вот если бы в готическую эпоху были бы поезда, то средневековая станция могла бы быть именно такой - навороченной и странной.
Суггестии добавляет ещё и то, что Больница стоит в темноте, внутрь можно легко зайти через огромную арку и оказаться под сводами, стилизованными, несмотря на циклопические размеры, под древнюю крипту. Подобные, полурастительные, полупещерные своды Гауди делал в галереях парка Гуэль.
Но тут - больница и тишина, и нет ни одного человека.
Потом ты выходишь во внутренний двор, окружённый странными особняками с узкими бойницами окон и яйцеобразными башнями - Думеник-и-Мунтале построил целый сказочный городок, размером в девять обычных кварталов Эщампле, расставив каскадами, наподобие фонтанов 48 самодостаточных павильонов, целый городок, каждая, даже самая мельчайшая часть быта или декора которого, продумана до последней чёрточки.
Главый вход с арками оказывается чуть внизу, ты всё время поднимаешься вверх, к пику круглой площади, окружённой двух-трёх-этажными домами красного кирпича, в которых смешаны северная и южная готика, романский стиль и мавританское влияние, подтопленные со всех сторон текучими и текущими формулами ар нуво, мозаиками и скульптурами по бокам.
Дом Орта в Брюсселе или особняк Рябушинского в Москве - примеры арнувошных артефактов от целого до последней дверной ручки на заднем дворе, а Больница святого Павла, окружённая острыми кованными решётками, столбами, в темноте напоминающими нераспустившиеся бутоны и массой вседозволенного декора, - целый, от начала до конца, арнувошный проект.
При том, что больница действующая, к ней постоянно подъезжают кареты скорой помощи (на задах этого великолепия, который в Москве точно бы превратили в какой-нибудь посольский район, раздав особняки отделений латиноамериканским дружественным демократиям, пристроены три или четыре современных корпуса, но они чуть в отдалении, не ломают первоначальной схемы Думеник-и-Мунтале и их почти не видно и не слышно), надписи объявляют, что вот в этой красоте - онкологическое отделение, а в этой - гнойная хирургия.
Город в городе и городок в табакерке, так как тихо и шума Эщампле почти не слышно. Идеальная декорация для мистического хоррора. У здания с вывеской "банк крови" тёрлись о решётку невероятно толстые коты. Я зашёл под пальмы помочиться и вдруг поднялся ветер, деревья и кусты пришли в движение, точно живые мертвецы, колокольня на центральной башне начала отсчитывать девять. Ну, да. Помочился.
Выскочив за ограду, снова пошёл на север, в гору, что с каждым кварталом становилась всё круче и круче, пока не дошёл до большой магистрали, окончательно отрезающей Барселону от новых районов с широкими проспектами и высокими домами (по проекту инженера Серда, дома в Эщемпле не должны превышать 17 метров, отчего застройка здесь приятно ровного роста), которую было уже не перейти - Рондо дел Гуинардо и пошёл по ней на запад, миновав станцию метро имени Альфонса Десятого, возле которой свернул на юг и углубился в кварталы, которые будто бы слиплись и стали тесными.
В названиях заведений и улиц замелькало слово Грасия - так называется самый странный и неявный район Бсн, который все хвалят и про который сложно сказать что-либо определённое, так как, странным образом, сочетает респект Эщампле, экзотику и готическую сплющенность старого города и пролетарский (интернациональный, а так же богемный) дух, свойственный молодёжным туристическим центрам - то, чем ещё только хочет стать Побленоу, в котором я и остановился.
Выйдя на площадь-двор с большим католическим собором посредине, я вдруг представил себе, что какими-то волшебными силами, часть Борна, примыкающего к готическому кварталу и являющаяся важной частью старого города (это там, где музей Пикассо) перенеслась сюда, растеряв по дороге всех туристов, старше двадцати пяти.
Тусуются здесь так же активно, как и там, вот только внешний антураж не такой роскошный, нет архитектурных шедевров, да и забегаловки, харчевни да закусочные, подешевле. Но из этого, между тем, зарождается иной, чем в других местах (даже и в Верхнем Ревале) колорит.
Так устроены компьютерные игры, самовольно переключающие уровни сложности - каждый квартал пишет как он дышит и все они разные.
То ты идёшь по буржуазной ухоженности, то, пересекая невидимую демаркационную линию, попадаешь в квартал совсем уже отчаянных работяг, ремонтирующих во дворах мопеды.
То оказываешься в богемном пристанище, где тесно людям и языкам, а то переходишь очередную проезжую часть и скомканная скатерть города очередной раз разглаживается и ты выходишь на проспект Гарсии - становой хребет станового Эщампле - чуть-чуть пройти, мимо бутиков и вот тебе Ла Педрера, у которой неожиданно возникла (ещё пару дней назад не было) скульптура Майоля, изображающая голую женщину, лежащую навзничь, а ещё пройти немного - вот он, дом Батлио и вокруг - бутики, бутики, бутики.
Так, собственно, я и дошёл до площади Каталонии, где спустился в метро, незадолго до полуночи...
