Из медленного тумана выползает большой неспешный корабль. Мы приближаемся к нему постепенно. Ну или он к нам, позволяя заглянуть во все свои подпольные и надпольные помещения, трюмы, каюты. Так экран раскалывается на две части - с одной стороны панорамные виды, открывающиеся с кормы, с другой - человеческие характеры и их сплетения-переплетения, зажатые этими стенами внутри этих стен. Нарратив линейный, протяжный, малеровский (свежесть и укор), постоянно нарастающий в силе и мощи. Внутри него бьются воздушные потоки, связанные благородством и несвободой; хочется думать, корабль плывет не по реке, но в море, когда не видно ни конца, ни края, когда монотонное однообразие посыла раскрывается в оттенках и полутонах - небо, облака, птицы, механизмы движения-передвижения, дым из трубы, лица, танцы, духовой оркестрик, звяканье посуды в буфете. Всё это снято одним кадром, но камера мечется от объекта к объекту, в поисках "своего" лица. Но гаснет краткий день и небо словно бы опускается на судно, так шлюпки спускаются на воду, пришвартовываясь в совершенно незнакомой местности. Водное путешествие именно таким образом и устроено - плавное перетекание картины в картину, берега в иной какой-то вид актуализирует внутренние тревоги и треволнения, психические волны, что бьются о внутренний брег и не находят выхода. Томление, сомнение, мелькнувший силуэт.
Мясковский любит затянутые начальные части, выпирающие далеко вперед. Главный рассказ - здесь, остальное - воздушные подушки безопасности, обкладывающие простодушную историю поиска и спасения, пути к нему, шумящей на пути к нему. Облачная переменчивость, сопровождающая недвижимость внешнего ландшафта оказывается той самой землей, к которой должно и невозможно причалить, приплыть. Отчего внутреннее кино всё время запрокидывает голову и следит за переменами на барочном плафоне, где луна играет тенями и отражениями. Где-то далеко внизу шумит целлофаном мрачное море, похожее на чернильный ад, оно куда непроницаемее небес и ты только представь этот теплый коридор между двумя кулисами - верхней и нижней. Не правой и левой, как в театре, но вертикальной - как в кино или в жизни. Так, порой, на станции "Китай-город" мне кажется, что сейчас объявят: "Осторожно, двери открываются, платформа снизу!...."
Оркестр парного состава и посвящение И. И. Крыжановскому помещают нас словно бы внутрь викторианского романа путешествия; романтизм из этой бочки вытек, модернизм предстоит, этой музыкой можно было бы иллюстрировать, ну, например, "Фрегат Паллада" Ивана Гончарова, где длительность смешана с тропическими испарениями, повышенной влажностью (но не слезоточивостью), комочками впечатлений. Первая часть длится чуть больше 17 минут, вторая не многим меньше - 15.13 и это точно - день второй, второй-третий, самая сердцевина течения, вытекающего из предыдущей части (те же темпы, те же ритмы, тот же настрой меланхолического преодоления обстоятельств) возникает с рассветом: солнце постепенно заполняет весь мир, пропитывая собой до самой последней чёрточки, ты выходишь прогуляться на палубу, зная, что торопиться некуда и можно хорошенечко обдумать события предыдущего дня, отметив многомерность солёных пластов, брызжущих огуречно-арбузной свежестью, влажную набухшесть облаков и неизбывную ровность горизонта. Обрывок случайно услышанной фразы, всплывшая мысль или образ из прошлого вдруг погружают тебя в твоё собственное внутреннее кино, плывущее параллельно кораблю и тебе, плывущему на корабле. Солнце играет с небесными кулисами как в барочном храме, выдавая аллегорию за аллегорией и ты понимаешь, что кроме тебя никто не видит стремительного великолепия и перемены декораций, как если мир принадлежит только тебе. Одному тебе, ты хозяин и повелитель воздушных и водных толщ, раскатанных до самого конца света, затихающего или затухающего вместе с солнцем. Тут ведь как - мучительно длинна и необработанна первая часть дня, после полудню день катится как под горку, часы мелькают, словно бы сжимаясь раз и от раза, превращаясь в мандариновые дольки, полные сока, спелого кровотечения, слизи и желчи.
Сдержанность, даже в кульминации, в кульминациях: третья часть, в этом смысле, сход на берег, обретение почвы под ногами, смена оптики: после вязкой длительности вечного морского покоя, впечатления как теннисные шарики бьются об тебя и отскакивают; все смешалось в портовой сутолоке, кони, люди, спутники, исчезающие в переулках; город нарастает постепенно, подминая по себя арки внутреннего слуха, заполняя собой всё то, что было очищено и расчищено во время плаванья. Конечно, нужна акклиматизация, ведь даже "морские ноги" не спасают нервы от расшатанности при столкновении с чем-то принципиально иным. Несмотря на то, что это море летнее, а сентябрь за горами, холоднокровие кровеносной системы, напитывающей порт прибрежным бризом, тянет закутаться и окунуться в замкнутость пространства комнаты с большой, спелой кроватью, троном возвышающейся надо всем. С неё, проснувшись, можно смотреть в зарешетчатое окно, на проносящееся мимо оживленное движение, понимая, что, наконец, ты в своей, городской стихии. И ты спускаешься в харчевню для завтрака уже не так степенно, как это было на корабле.
