Белое глиняное здание «неизвестного архитектора» воспроизводит типичный пристанционный сортир с двумя рядами дыр, мужской и женской половинами. Узкие окна у потолка на фасаде, типовые двери по бокам, стыдливо прикрытые белыми столбами, древесный, неоштукатуренный потолок. Внутри, разумеется (все мы рекламу видели, знаем) находится двухкомнатная квартира, наполненная старыми бытовыми предметами – от кроватей и столов с посудой до полок с книгами («ЖЗЛ») и ковриков с мишками в лесу.
Набитые бытом комнаты демонстративно не замечают очки, отделённые столбами, густо покрашенной извёсткой. Верхи их как бы многократно достраивались, из-за чего и изгваздались больше, чем нужно.
Здесь чисто и, как замечают некоторые газетные обозреватели, уютно. Ирина Кулик в «Коммерсанте: «Обжитой нужник выглядит не жалким и жутким, но по-настоящему уютным», 19.09.2008; Валентин Дьяконов во «Времени новостей: «Сейчас этот гибрид вокзального туалета и дачного домика, как ни странно, ощущается уютным…», 19.09.2008.
Про уют, конечно, это к психоаналитикам, но...
Здесь ведь нет мух, хотя должны бы, особенно после долгого прохода через инсталляцию, посвященную мушиной цивилизации, подготавливающей восприятие «Туалета». И здесь нет аутентичности, что, между прочим, было заметно ещё в «Красном вагоне», являющимся не точной копией вагона, но фанерной фантазией на тему транспортного средства. Да, Кабаков требует точности соответствия в повторении своей инсталляции, но он не требует (ни от себя, ни от исполнителей) «правды жизни». И «Туалет» это только намёк на определённые жизненные и стилистические обстоятельства, но не рабское их копирование.
«Туалет» это развёрнутая и буквализированная метафора – приём, свойственный многим концептуалистам, начиная от картин Эрика Булатова и заканчивая карточками Льва Рубинштейна. Буквализация метафор лежит и в основе многих текстов Владимира Сорокина (в «Норме» по деревне «одинокая бродит гармонь», а парню пытаются отпилить руки, так как они у него золотые).
Точность художественного высказывания оказывается завязанной на точность попадания в ту или иную метафору, чья особенность заключается в том, что если троп этот с переносом значений продолжать и доводить до логического завершения то он обессмысливается. Чем, собственно и пользуется в своих лучших работах тот же Сорокин. Отчего чёткости и единственности прочтения и метафоры и инсталляции быть не может.
У нас, к тому же, очень политизированное и очень литературоцентричное сознание, поэтому трактовка должна оказываться внятной и социально окрашенной. «Туалет» воспринимают как русофобское высказывание, хотя после глобального замаха «Жизни мух» его можно прочитать и как сожаление о замусоренности и загаженности сознания. В том числе и политическими коннотациями.
Сам по себе «Туалет» нейтрален, его советские реалии обусловлены советским происхождением автора. Эрик Булатов, переехав на Запад начал рисовать картины на темы европейской рекламы и мгновенно потерял больше половины своей художественной харизмы. Понимая опасность игры на чужом поле, Кабаков предпочитает работать с привычным материалом и въевшимися в кожу образами и смыслами.
Его коммуналка – это тоже метафора, поворачивающаяся к российским зрителям одной стороной, а к западным – совершенно другой. Символы быта трансформируются в символы бытия, не знающего границ и различий: несмотря на региональную разницу все живут по одним и тем же лекалам. Так «Туалет» становится чем-то большим, чем этнографическим каламбуром, а мизантропия его автора (сводить счёты с исторической Родиной «это мелко, Хоботов») вот уж точно не знает, да и не может знать никаких границ.
