Я, как вновь прибывший, позволю себе вернуться к эпиграфам. Тем более, что из тех постов и тостов, что я прочитал, я не увидел самого, для меня важного - задАния дихтомии между поэзией и прозой, столь важной для формальной характеристики романа. Для такого автора, как Соколов очень важны дискурсивные искания и автоописания. Три романа выглядят как размышления о романной форме, попытка ее/его модерн-изации. Как тезис, антитезис и синтез. В этом смысле, на первое место, разумеется, выходят размышления о влиянии поэзии на прозу, ее (поэзии) медленное растворение в прозаическом материале. Ведь, формально, соколовские тексты весьма близко подходят к тому, что называется лирической прозой или прозой поэта. Ближе уже, кажется, и некуда. Именно поэтому, текст оказывается развёрнутой метафорой, развёртывание которой происходит на всех формальных уровнях текста. Понятно, что состояние между собакой и волком, в первую очередь, описание природного и экзистенциального состояния скотомизации (калька с "рассеивания"), но это ещё и соотношение между поэзией и прозой. И, в этой связи, было бы интересно решить, что в романе, прошитом поэтическими текстами, отвечает за прозу, а что за поэзию? Поэзия как домашнее, более прирученное животное - это собака? Проза, как нечто более стихийное, природное - волк или наоборот?
Эпиграфы и задают этот жанровый контрапункт. Пушкин, с эпиграфом из "романа в стихах" возникает как "ответственный" за поэзию, переходящую в прозу, Пастернак, с эпиграфом из романа, в котором стихи выполняют важную функцию финала (несмотря на то, что они в "Докторе Живаго" собраны в одном месте, но писал-то их Живаго на протяжении всего романного хронотопа, и они тоже могут быть р а с с е я н н ы по тексту), вот Пастернак и возникает как ответственный за прозу, переходящую в стихи.
Точкой схода Пушкина и Пастернака, разумеется, является Набоков, тут без него никуда. И как автор построчных комментариев к "ЕО" и как автор своих вариантов встречи поэзии и прозы ("Дар", "Бледный пламень") и как естественный конкурент Пастернака за обладание Нобелевской премией. И, разумеется, как писатель, более всего озабоченный формальными исканиями и расширениями романного диапозона.
Это и есть три имени, три точки, на которых будет строиться здание романа.
Причём, важно также отметить синкопированное соотношение поэзии и прозы в эпиграфах, которое прямо пропорционально соотношению прозаических и поэтических массивов внутри романа. Эпиграфы как бы задают ритмическое ожидание переходов от поэзии к прозе и обратно. Это такой вдох-выдох, который распрямляет грудную клетку народившегося текста для дальнейшей жизни. К дальнейшей жизни.
