Дело в том, что Александр любит снимать стены. Вариации на одну и ту же тему, которых у него неисчислимо. Слюсарев даже рабочее понятие для них ввёл - "плоский пейзаж": когда натура театральным задником закрывает обзор, вытесняя зрителя на авансцену. Стены Слюсарёв выбирает живописные и не очень, выжимая из них литературу. Поразительно, но при всей спонтанности и импровизированности, снимки Слюсарева получаются всегда концентрировано нарративные, правда, наррация здесь какая-то особенная, неуловимая - нечто трудно формулируемое и едва уловимое рассказывает тем, что между слов.
О чём может рассказать стена, чья кожа выразительна следами пережитого, человеческих и нечеловеческих усилий? Это делает поверхность такой же выразительной и намоленной зрением как иконописная поверхность - не зря в "Махабхарате" говорится о "мудрости стены". Труба, рассекающая фотографию на две симметричные створки, ровно посередине, делает её диптихом. Серая, шершавая поверхность, изобилующая подробностями, неповторимым рисунком. Труба, с подтёками краски, выщербленностями и шрамами, сама много чего повидала и много что может рассказать. Хотя на этом снимке её роль функциональна - она задаёт ритм расклада. Последние штрихи - ровная, горизонтальная тень внизу, иероглиф служебной надписи в левом верхнем и косая тень, что ложится на стену справа и чуть вниз, наискосок от трубы, создавая некоторую задумчивую динамику. Важно, что тень скрывает дактилоскопии рисунка и тогда стена становится будто бы гладкой. Твёрдость трубы, обветренная грубость стены, велюровая мягкость тени: вертикаль спорит с пересекающим её ускользающим треугольником тени, ложащейся на стену под тем же углом, что и на трубу. В этом молчании читается сдержанность и спокойное величие. Нет ничего банальнее стены соседнего дома, однако, взятая в скобки эта стена начинает медитировать вместе со мной.
