Плох тот текст, что не решает своих собственных стратегий и внутренних "проблем". Один из главных вопросов толстовской эпопеи - выработка языка описания, до этого в русской литературе не существовавшего. Выразить войну и весь мiр как некую космическую цельность, повторив подвиг Пушкина, создавшего "энциклопедию русской жизни". Однако, поэтическая энциклопедия - оксюморон и первым, кто начинает детальный перенос вселенной по клеточкам на широкоформатное эпическое полотно - Лев Николаевич. Именно поэтому с самой первой страницы акцентируется и обостряется проблема языка, вот почему французский служит стволом дерева, по которому читатель, подобному белому Кролику попадает внутрь толстовской вселенной. Первые главы первого тома и есть этакий прямолинейный тоннель, свернутый в трубочку ровно до сцены с Пьером у Курагина, после чего пространство резко расширяется - до залы дома Ростовых.
Вы никогда не замечали, что в гостиной Анны Павловны Шерер словно бы царит полумрак?
Полумрак рассеится лишь в доме на Поварской, где праздник и гости сменяют гостей?
Вы никогда не обращали внимание, что первая сцена романа происходит не зимой, как кажется в последствии, а в июле?
Ощущение от времени года смещается на позднюю осень ибо Анна Павловна Шерер обкатывает во рту очередную лингвистическую новинку - слово для продвинутых "грипп", отчего начинает казаться, что все чахнут, кутаются в шали и подают женщинам накидки.
Вы не фиксировались на том, что первые пять глав идут пустопорожние, как в фильмах Киры Муратовой, разговоры и первая значимая фраза романа приходится на финал именно пятой главки, где Андрей Балконский отвечает Пьеру Безухову на вопрос: почему он идет на войну: "Для чего? Я не знаю. Так надо. Кроме того, я иду... Я иду потому, что эта жизнь, которую я веду здесь, эта жизнь - не по мне!..."
.
Начинаешь замечать и прочищать себе мозги. Обращать внимание на начала и концы. Кажется, никто так и не обратил внимания на подробное описание засыпания в самом начале "В поисках утраченного времени", после чего становится понятным весь этот петляющий синтаксис и замедленный, исполненный флешбеков и внутренних рифм хронотоп - дело происходит во сне, оттого всё так;
...настройка оптики, произошедшая на первом десятке страниц, держит потом все последующие семь томов в непрерывности сновидческой метаморфозы. Я пью Ессентуки 17 и слушаю Баха. В этом году я ещё ни разу не выходил на улицу. В новогоднюю ночь, стоило услышать в "Голубом огоньке" одну глупую песню, пришлось выйти на кухню и начать мыть посуду. Особое потрясение вызывают старые рубашки, обнаруженные в шкафу.
Рубашки более чем пятилетней давности, отчего-то особенно непреносимой оказывается мысль, что ты меня могла в них любить, наверное, и любила, да? Или я тебя. Вот эта голубенькая в синюю клеточку и зеленая байковая, которую я всегда
Просто ты открываешь шкаф, словно бы шкатулку с консервированным воздухом, словно бы барокамеру с разлагающимися на твоих глазах следами чего-то неизбывного. Ты представляешь себя мультяшным персонажем в наушниках, под громкий симфонический оркестр (Бернстайн дирижирует, Гульд играет) любая малая малость вырастает до эпических, едва ли не космических размеров. Странное ощущение, когда никого нет, ни с кем не общаешься, но за закрытыми дверями (глазами, окнами) происходит какая-то бурная жизнь, взрывы, протуберанцы всякие, выходишь, пошатываясь, опаленный, отряхиваешься, спускаешься на первый этаж, наливаешь молоко из молочника. Не курить четыре дня, слушать Шуберта и Баха, особенно Баха.
...Я помню как к нам приходили эти тома собрания сочинений, уже тогда с чуть пожелтевшими страницами, теперь уже совсем желтые, словно постарели сообразно участи своей, с ничего ну совершенно не обозначающими иллюстрациями Шмаринова - ну просто должны они быть в этом месте, вклейки с иллюстрациями, должны и все тут. Помните этот огоньковский стандарт - четыре картинки на всю книжку в обязательных рамках с подписями - меня всегда убивала пустая формальность предприятия.
...Я приехал из Москвы совершенно разбитым, больным, Москва, декабрь и декабристы выходили из меня всю дорогу, еще и на столицу Южного Урала осталось немного. Нина вылечила меня, вирус ей, что ли, передал, сама слегла сегодня. Температура. Завариваю зверобой, Вова ходит в аптеку. В нашем доме топят печки. В небо дым идет столбом. Если ты спросишь меня - вспоминаю ли я тебя, то я отвечу: Мне не нужно вспоминать тебя. Я ведь и не забывал...
