А мы и не волнуемся.
Гомер начинает с десятого, заключительного, года осады. Возможно, предыдущие года отражены в других, не дошедших до нас поэмах (Лосев пишет, что их было великое множество). Я к тому, что много уже чего совершилось и произошло, Гомер подхватывает новостную ленту в самом конце войны. «Идиада» и есть распечатка ленты информационного агентства, насыщенная событиями разной степени важности (ведь для эпического начала любые, мельчайшие и судьбоносные события разновелики). Оттого и возникает ощущение, что с места и в карьер: слишком многое вынесено за скобки.
Терки Агамемнона и Ахиллеса, апелляции к богам и выяснения отношений богов между собой (Ахиллес обращается к матери Фетиде, та умоляет Зевса, Афина тоже апеллирует к Зевсу, Зевс ссорится с Герой, все опечалены) заставляют движение буксовать, действие, более-менее, расходится к концу песни, когда гневные монологи произнесены и нужно действовать. Но действие пока не наступает. Конец первой серии.
Одиночество непереносимо. Боги возникают как необходимость всё время оказываться под опекой невидимой видеокамеры – в трудную минуту вот придет вдруг волшебник и спасет, укажет путь к спасению, сделает незримым или перенесет в правильное место. Из этого перманентного детства вытекает важное следствие – все знают свой удел (так, например, Ахиллес постоянно скорбит, что ему немного осталось). Тоже ведь сорокинская буквализация метафоры – все ведь всегда знают про свой предел, просто не знают когда. Возможно, стремление к гармонии у греков и есть следствие острого переживания этой отмеренности, когда в присутствии границ важно каждый день наполнять содержанием и стремиться к красоте, к совершенству. Мы же вот про это забыли, вот и получаем.
Слово песни – гекатомба, «сто быков», крупное жертвоприношение в сто (а то и больше) быков.
