Мне кажется, сегодня вечером
Звёздное небо, расширяясь,
К нам приближается, и ночь
За этим множеством огней не так темна.
Блистает и листва под листвою,
Набухла зелень, оранжевостью зрелых плодов:
Лампа близкого ангела; дерево мира
Объято биентием скрытого света.
Мне кажется, сегодня вечером
Мы вошли в сад, чей ангел
Необратимо затворил двери.</i>
Иф Бонфуа. Из книги "Начертанный камень" (1965), перевод М. Гринберга
Отсутствие рифмы превращает образ, свойственный русским стихам в мыслеобраз, пульсирующую и трепещущую мысль. В какую-то картезианскую грамматику, ибо перевод лишает строчки естественной фонетики, а что остаётся от мелодии? Кажется, сила русских стихов в точности и объемности живописи, тогда как изобразительность Бонфуа (или Жакоте) служебна и нужна для того, чтобы выразить дополнительное существенное. Я не хочу сказать, что русские стихи не мыслят, ещё как - в стране практически отсутствующей философии именно стихи, подчас, заменяли философские трактаты (пока романы не подтянулись), но, тем не менее, хочу обратить внимание на разицу соотношения "образ" и "мысль"; здесь они уравновешены или поданы чуть вперёд, всё-таки размеры, в силу медитативности, затушёвывают точность сказанного, когда на смену смысла приходит ритм. Ритм и образы, сваливающиеся сверху. Я про магистраль, разумеется, ибо в общей палитре есть самые разные изводы.
Мысль, запрятаная в плоть, плотью выраженная - по примеру поздних хайдеггеровских медитаций, застрявших сразу же между всеми жанрами и дискурсами: философическое но без терминологии и прямого формулирования - вот что оказывается особенно важным ценным; и когда в основании основы заложена действительно серьёзная [сильная ]мысль, частности не играют значения (тем более, в паху перевода) и "оранжевость зрелых плодов" летнего пейзажа вполне может обернуться цитрусовой зависимостью Рождества.
