(Расстояние 1942, общее время в пути 1д 22 ч 16 м)
Последнее, что я помню из вчерашнего: дочитал Левкина, выключил свет, растянулся. Мы остановились. По коридору толпой пошёл народ. В дверях возникла саратовская крашенная тётенька с Мураками наперевес – нас уплотнили, из ночного тумана возникли пассажиры и нам пришлось распрощаться с одноместностью. Из-за обострения коммунальности сон (защитная реакция организма) стал плотным, непроходимо густым, в него провалился как в штольню, никаких тебе оттенков.
Потом начали топить, воздух приобретал вещественность уже даже не бальзама, но жидкого камня, на котором ты поджаривался с разных сторон или, точнее, варился яйцом всмятку. Засыпая я чувствовал себя желтком (на мне, кстати, желтая же майка, подаренная Бергером «Умственныя Эпидемiи»), вокруг которого загустевает белок, а скорлупа приобретает хрупкость.
Потом были таможенники, прохладные как косой дождь по стеклу. Но их я уже плохо помню. Пришли, стали шарить, попросили паспорт. Нашли коробку с картриджами. Стал сонно объяснять, что везу в подарок. На вопрос сколько штук, сказал тридцать, хотя их там, наверняка, больше сотни и это видно невооружённым глазом.
Однако сонность, которую не нужно даже симулировать (сидел болванчиком и мечтал вытащить «сон» из «глаза») оказалась заразительной. Погранцы не то, чтобы смилостивились со мной и оставили в покое, понимая, что от сонного человека сложно добиться внятности, но умиротворённость (я видел как незримым осьминогом она растекается по купе, вытягивая плавные щупальца) победила подозрительность. Если так сладко и безмятежно, значит, совесть у пассажира спокойна? Или некогда – ведь впереди ещё столько вагонов, и там не по двое, а по четверо или даже шестеро и всех обшманать нужно. Или что-то ещё. Короче, чем серьёзнее я настраивался лепить контрабандистские отмазки, тем расслабленнее и невнимательнее становились ОНЕ.
И снова провал в сон (мысль, крутящаяся по кругу: не забыть записать про курение Левкина, не забыть записать про курение Левкина), из которого извлекает очередное требование предъявить паспорт. Уже, вероятно, с казахской стороны. Очнувшись, спрашиваю у саратовской Мураками архитепическое:
– Это белые или красные?
Звучит шуткой, но, на деле, просыпаются глубинные пласты, недавно прочитанные Платонов и «Неопалимая», все фильмы о гражданской войне одновременно. А вот как возвращают паспорт уже не помню, ибо засыпаешь быстрее, чем думаешь или действуешь.
Последнее что было: чувство голода, проступающее внутри смазанного влагой сна. Как если ты заглядываешь в темноту колодца и различаешь в нём намёк на несуществующий свет…
