Устроители просят приносить с собой ноутбуки. Однако, этого можно и не делать – в обмен на паспорт вам выдадут на время спектакля местную машину. Так будет даже лучше, так как несмотря на тщательную наладку, сеть в моем компе постоянно пропадала. А если аппарат местный – то наладки работают гарантировано.
Лептоп нужен для того, чтобы восприятие спектакля, идущего за полупрозрачным занавесом, оказалось более полным. Объемным. Ноутбук дает возможность паралелльного существования – когда ты пишешь в местный чат, играешь в игрушки и партизанишь за актерами (каждый из которых «прикреплен» к персональной видеокамере). В наушниках звучит дополнительный саундтрек. Это параллельное существование – очень важный момент для жизни спектакля, посвящённого сетевой реальности. Ведь путешествуя по интернету, мы сидим дома или в кафе, но в каком-то своем автономном пространстве. Со своими попутными абстоятельствами, своей спецификой.
Хотя спектакль, который поставила Живиле Монтвилайте не про одиночество и коммуникабельность, а про попытки обретения свободы. И про поиски Высшего Разума. Про информационный мусор, из которого можно выстроить любые системы и найти какие угодно Истины. Короче, не про виртуальность, а про умозрительность, которая, собственно говоря, и является Шлемом Ужаса.
В спектакле много технологических наворотов (мессиджи из пелевинского текста-чата появляются бегущей строкой прямо на сцене, всюду камеры, экраны, пластические и музыкальные вставки, анимация), которые словно бы пытаются справиться со спецификой текста (не уверен, что Пелевин писал именно пьесу) и со странностями продвинутых пользователей, коим сеть уже давно заменила жизнь. Однако, если снять все эти фенечки и штучки, то в сухом остатке мы получим обычное театральное действо, главной силой которого является (должна являться) игра актеров, сплаченность исполнительского ансамбля, режиссерские находки. Их (находок) здесь великое множество и они, по идее, должны спорить с технической составляющей спектакля. С тем самым параллельным существованием, которое делает просмотр зрелища расслабленным и намеренно лишает катарсиса.
Кто ж побеждает, техника и человек? Театр оказывается интереснее интерактивной трансляции, вдоволь наигравшись в предложенные обстоятельства, начинаешь следить за тем, что происходит на сцене. Хотя наличие ноутбука и огромного количества проводов, опутывающих пол и зрительские кресла, не отпускает тебя окончательно: очумелые ручки инстинктивно тянутся к кнопкам и клавишам клавиатур, без этого уже никуда. Теперь уже никуда. Именно потому эксперимент Монтвилайте кажется важным и полезным: пелевинский «Шлем ужаса» оказывается метафорой нынешнего бытия людей, подсаженных и подключенных к сети. Для них театр уже не может существовать как театр. С книгами и кино проще, их можно скачать и потреблять дома, а вот как в такой ситуации быть с театром?
Чудеса компьютерной техники не меняют характер сценического действия. Его можно смотреть и без лептопа, лежащего на коленях. Хотя, разумеется, возникают и новые ощущения. Например, проходы по фойе в ожидании начала становятся более осмысленными – ведь время тратится здесь на настройку компьютера, твоей персональной машины, отношения с которой не лишены интимности. Вы только представьте себе момент, когда сидя в зале, вы включаете свой ноутбук и соседям становятся видны рисунок на твоем рабочем столе, выложенные для работы файлы... И еще. Обилие оргтехники дурно сказывается на самочувствии, в зале душно, начинает болеть голова, Борис Акунин не выдерживает и уходит в антракте. Но гасят свет и в полутемном зале начинают раскрываться пластмассовые книжки с мерцающими мониторами – окна, в прямом и переносном смысле. В чужую жизнь. В чужой мир.
