На даче, в книжных развалах, нашёл воспоминания Надежды Яковлевны, выпущенные в угаре перестроечного энтузиазма, хронику одержимости, неизбежности, неизбывности.
Мандельштам - самый непонятный персонаж, поэт, точнее, непостижимый, потому что понять как это сделано, сформулировано, сцеплено, сжато просто невозможно.
Гнутое, непрямое слово, декларированное Мандельштамом, так жёстко приватизируется, что навсегда становится только его. Поразительная точность, точёность ассоциаций, словно бы взглядом со стороны, из другого (почему-то хочется сказать "третьего") мира.
Тексты Мандельштама столь точны, что возникают ощущения объёма, картинки. Остановленных мгновений - фотографий реальности.
Мандельштам словно бы спорит с реальностью, воспроизводя её более совершенный, более изысканный дубль.
Надежда Яковлевна скорпулёзно фиксирует одержимость горловым пением - как в мультике про волка и собаку: а я петь хочу!!!
Самоубийственное стихотворение есть возвращение долга: заложник дара, не хочу, но делаю. Расплата за дар останавливать мгновение в своих текстах.
Словно всё было предрешено, да?
Поэт сам оказывается заложником текстов - тексты его ведут-выводят-заводят, тексты=речь (поэта далеко заводит речь...), только кто в этом случае выступает искусителем?
