«Шерли» - единственный «исторический» роман Бронте (посвящённый «восстанию луддитов», громящих фабрику, он отодвинут в 1811-1812-ый годы (в эпилоге упоминается наполеоновский набег на зимнюю Россию), то есть, на четверть века вниз по хронологической шкале), открывается риторическими фигурами прямого обращения автора к читателю.
Бронте вскрывает приём и актуализирует высказывание риторическими фигурами («Читатель, если по этому вступлению ты предполагаешь, что перед тобой развернётся романтическое повествование, – ты ошибаешься. Ты ждёшь поэзии и лирических раздумий? Мелодрамы, пылких чувств и сильных страстей? Не рассчитывай увидеть так много, тебе придётся довольствоваться кое-чем более скромным. Пред тобой предстанет простая будничная жизнь во всей её неприкрашенной правде…»), микширующими пафос и синдром «второго романа».
Штука в том, что «Шерли», заполненный любовными томлениями двух небедных девушек, воспринимается именно как достаточно прямолинейная романтическая мелодрама, для блезиру аранжированная восстаниями против продвинутого фабриканта Роберта Мура, заказавшего ткацкие станки.
В него, своего двоюродного кузена, вроде бы, влюблена Каролина Хелстоун, дочка священника (в ней Шарлотта явно изобразила себя), и её ближайшая подруга-помещица Шерли, первый раз появляющаяся на третьей сотне страниц.
Ближе к концу станет очевидным, что Шерли влюблена в Луи Мура, брата фабриканта – своего домашнего учителя, ибо не могут два главных и сугубо положительных персонажа ссориться из-за каких-то там мужчин.
Ну, то есть, в заначке у Бронте две истории – «общественная», про тёмных людей, сопротивляющихся прогрессу, и «любовная», про двух подруг, причём поначалу они неважно состыкуются друг с другом. Особенно до появления Шерли.
Тем более, что Шарлотта использует «общественно-политическую тематику» для внедрения «темы неравенства», которое логично упирается в совершенство женских персонажей. Начиная с бедных, замызганных луддитов, Бронте быстро переходит к «проблемам власти» и «угнетения женщин», которые, конечно же, лучше мужчин, хотя, почему-то, и не обладают их правами.
Эту ситуацию следует исправить и как можно скорее – тем более, что моральный долг любого писателя служить улучшению нравов.
Именно поэтому Бронте создаёт сюжетный прямоугольник, говорящий сам за себя – в финале (вполне ведь возможно, что сделанном в самом начале), она вновь возвращается к актуализации высказывания, полностью, значит, уверенная в исполненности своей задачи: «Наша повесть окончена. Мне кажется, я вижу, как взыскательный читатель надевает очки, чтобы прочесть в конце мораль. Но я не хочу его оскорблять, подсказывая нравоучительные выводы. Скажу только одно: да поможет ему Бог сделать их самому!»
Роберта Мура, почти разорившегося из-за неправильной политики Англии, втянутой в войны, спасает от окончательного банкротства именно Шерли, при этом отказывая ему стать женой, ибо понимает: мужик охотится за её богатством. Тем более, что любит она его младшего, и совсем уже нищего брата.
Женщины в «Шерли» оказываются не только лучше, но и прогрессивнее мужчин, со своими старосветскими привычками вполне уподобляемых всё тем же луддитам.
Впрочем, после двух третей романный ритм ломается, словно бы начав задыхаться – точно Шарлотта забывает о конструктивных писательских установках, начиная использовать текст себе во спасение.
«Шерли» продолжает победительно продвигаться к неизбежному счастливому финалу, но в нём вдруг заводятся странные фразы и некоторые сюжетные сдвиги, которые невозможно списать на качество перевода.
Знакомые с биографией семейства Бронте знают, что момент работы над «Шерли» вышел переломным – Шарлотта начинала книгу в одном состоянии, а закончила его, потеряв всех близких родственников, за исключением отца, в совершенно другом.
Фон начинает фонить и сплевывать странными, непредсказуемыми, непонятно из чего возникающими, перлами («…если у тебя такая короткая память, ты недостойна быть утренней звездой человека…») и персонажами («…она сказала, что видела в лощине лешего, и это был последний леший в нашей стороне…»), иллюстрирующими, подобно производственным соцреалистическим драмам, конфликт хорошего с наилучшим.
В одном из писем писательница пишет: «Я сделала всё, что могла, и, по моему собственному ощущению, он ничуть не хуже предыдущего произведения. Я вложила в него больше времени, мыслей и тревог. Однако значительная часть этого романа написана в предощущении надвигающегося несчастья, а последний том, признаюсь, был сочинён как отчаянная попытка победить невыносимые душевные страдания».
«Горе и тайные страхи растут в тишине, как дети титанов, не по дням, а по часам…» Под ударами судьбы, «третий том» (десяток заключительных глав, начиная с XXIV – «Долина смерти», включающих, помимо оптимистического сюжета, дневниковые записи Луи Мура, то есть, текст в тексте, грёзу в грёзе, вообще уже сон во сне) оборачивается всепоглощающим фантазмом – совсем, как это было у Эмили, сестры Шарлотты, упаковавшей свою болезнь и предчувствие надвигающегося конца в роман-аллегорию «Грозовой перевал».
Тем более, что Шерли она писала именно с Эмили.
Об этом сообщает Элизабет Гаскелл в первой биографии Шарлотты и её сестёр: де, она «попыталась придать её черты Шерли Килдар, вообразив, кем бы могла бы стать Эмили, если бы прожила более благополучную жизнь…
…Однако в самом разгаре работа над романом была прервана смертями близких. Шарлотта почти закончила второй том, когда умер Брэнвелл, потом последовала смерть Эмили, затем Энн. Перо, отложенное в тот момент, когда в доме жили три любящие друг друга сестры, было поднято единственной оставшейся в живых…»
Писательница пишет У. С. Уильямсу, эсквайеру: «Потеря самых дорогих и близких на свете сильно влияет на человека: он начинает искать, что же ещё в жизни может послужить ему опорой, и если находит нечто подобное, то хватается за него мёртвой хваткой. Способность сочинять спасла меня, когда я тонула, это было три месяца назад. Именно упражнения в вымысле помогали мне держать голову над поверхностью воды, и результаты этих фантазий радуют меня теперь: я чувствую, что они несут радость и другим…»
Шарлотта начинала «Шерли» как человек, надеющийся, что злой, непонятно почему жалящий их семью, рок отступил, что дорогая цена (смерть матери и младших сестёр) уплачена за будущую безмятежность, наступающую вместе с первыми литературными успехами.
«Шерли» заканчивает человек практически раздавленный тотальной несправедливостью («но правды нет и выше»), уносящей в могилу одного за другим самых близких её людей. Земная логика и социальный успех совершенно не пересекаются с божьим промыслом, человек предполагает, а бог располагает, и им не сойтись никогда.
Интереснее всего в этом прямолинейном ("Грозовой перевал" скручен круче)романе следить за трансформацией каркаса, меняющего окрас на ходу - то, как он не разваливается, но начинает прорастать перпендикулярным содержанием, позволяющим "смыть всё наносное".
Истовая религиозность превращается из узорчатого ритуала, обрамляющего интригу, в чёрную дыру и неумолимую власть тьмы.
Какая там «общественная проблематика», если жить Шарлотте осталось всего ничего: судьба забрала у неё всех близких (кроме отца, который переживёт вообще всех), значит, теперь подошла её очередь.
Впрочем, Шарлотта совершит в конце жизни чудо – подобно героиням своих книг, счастливо выйдет замуж и даже забеременеет, а так же закончит третий роман. Прочитать «Городок» мне теперь особенно интересно.
