Проститутки постоянно встречаются Вадиму во время его бесцельных кружений по городу, такое ощущение, что практически вся Москва (действие книги происходит в промежутке между 1913-ым и 1919-м, хотя важнейшие исторические события – начало Первой мировой и большевистский переворот – упоминаются в проброс) заселена шлюхами.
Отношения Вадима с женщинами, впрочем, жрицами продажной любви не исчерпываются. Гимназист живёт со старой нянечкой и не менее старой, истошно презираемой мамой.
И нет Масленникову большего позора, чем когда сторонние люди (случайные, но мнением которых он дорожит) видят его с мамой – когда она приносит ему деньги в гимназию или встречает его на улице. Вадим дважды отмораживается и глумливо отгоняет мать от себя.
Кажется, что центр «Романа с кокаином» – не то, что в нём происходит, но напрямую неназванные исторические процессы, сломавшие стране хребет примерно так же, как кокаин сгубил Вадима.
Моральный упадок, тотальное декадентство, изворотливый и извращённый патриотизм, а так же «увлечение революционной фразой» заставляют людей действовать так, будто бы они живут один день и завтра не наступит никогда – одна из самых сильных эмоций, вызываемых этим текстом связана с тем, как легко и необдуманно его персонажи совершают необдуманные поступки, чреватые тотальной переменой участи.
Поэтому соблазнительно и крайне легко прочитать «Роман с кокаином» как развёрнутую аллегорию отношений России со своими гражданами – ну, и наоборот: то как жители Серебряного века подталкивают свою страну в самоубийственную петлю (на последних страницах романа Вадиму снится, что мать повесилась, из-за чего он бежит в знакомый подъезд – но не в свою квартиру, а за новой дозой).
Хотя вряд ли автор книги имел ввиду что-то такое особенное – текст, затейливо простроенный на многих уровнях, замкнут сам на себя и свои технические, технологические задачи и не имеет вывода во вне. Легенда долгое время приписывала авторство «Романа с кокаином» Набокову, для которого ажурные и головокружительные игровые конструкции – средство, но не цель.
В этом смысле задачи у «М. Агеева» совершенно иные, упрощённые (в духе изысканного и декадентского, но, всё-таки, физиологического очерка) а текст струится в совершенно ином, нежели у Набокова, агрегатном состоянии, отрицающем широту и простор. Правильнее всего книгу «М. Агеева» сравнивать с тем, что делал Вагинов, до блеска и самодостаточности полировавший свои, никуда не ведущие, фрагменты. Таков особый вид таланта – локального и небольшого, но глубокого и оригинального.
Понятно, впрочем, почему книгу Марка Леви так долго приписывали Набокову – она, состоящая из набора самодостаточных новелл-мизансцен, последовательно вытекающих одна из другой и неожиданно закольцованных, идеально просчитана на всех своих уровнях – от общего целого до каждого абзаца, написанного человеком внимательным, наблюдательным и крайне точно формулирующим.
Для описания "падения" Вадима Масленникова, Леви безошибочно отбирает весьма характерные и характерные эпизоды, понятные и максимально прочувствованные каждым. От архетипической вины перед родителями, которым мы все неизбывно должны, из-за чего комплекс вины с возрастом лишь нарастает до законов поведения в школьном сообществе, от сексуальной осечки, внедряющей страх неудач до внутренних, тонких и точных интеллектуальных реакций (размышлений) на всякие страшные экзистенциальные темы.
Даже когда Вадим, в явно завиральном дискурсе, избыточно теоретизирует о разнице мужского и женского (у мужчин чувственное и духовное разъято, у женщин, напротив, слито в единую стихию) или же о том, почему благородные порывы всегда оборачиваются своей прямой противоположностью и провоцируют приступы гнева (подлости, низости) с примерами из своей театрально-зрительской практики, автору и его персонажу веришь – настолько чётко и наглядно Вадим самооправдывается.
Не говоря уже об изысканных пейзажных зарисовках, состоящих из свежайших метафор, не говоря уже об отборе сюжетных поворотов и простых, но весьма уместных композиционных решениях (отношения с девушкой Соней обрываются её письмом, рукопись наркоманских записок обрывается в месте штопорообразного падения Масленникова и тд).
За всеми этими поразительными достижениями вкуса и точности (сложно кого-нибудь поставить рядом) возникает фигура автора, умного и много понимающего о жизни, много чего испытавшего и изведавшего, ибо такие формулы и формулировки лабораторным опытом не даются.
Безупречные тропы, все эти метафоры и блестящие во всех смыслах сравнения, которые хочется смаковать и визуализировать, неожиданно входят в противоречие с тоскливой и обречённой интонацией книги.
Выдающийся ум, от лица которого ведётся повествование, оказывается безвыходно зажат бытом, отсутствием перспектив, а, главное, изначальной своей выхолощенностью и пустотой, оборачивающихся цинизмом и эгоизмом.
Казалось бы, что человек, способный фундаментально прозревать «суть вещей», людей и событий не может быть таким бессмысленным и никчёмным.
«Правда жизни» его проникает внутрь читателя какой-то концентрированной депрессией – если и есть в «Романе с кокаином» какая-то сверхзадача – то она, сугубо техническая, в передаче зарождающейся хронической тоски, всё сильней и сильней подгоняемой психотропными ускорителями.
«Точнее говоря, если первое время кокаин способствовал чёткости и остроте сознания, то теперь он причиняет спутанность мыслей при беспокойстве, доходящим до галлюцинаций. Таким образом, прибегая к кокаину теперь, он постоянно надеется возбудить в себе те первые ощущения, которые когда-то кокаин ему дал, однако, каждый раз с отчаяньем убеждается, что ощущения эти ни при какой дозе больше не возникают… Масленников продолжает прибегать к кокаину, хотя и знает заранее, что ничего, кроме дикого отчаянья, он уже возбудить в нём не может…»
Набоков не мог написать этого текста ещё и оттого, что, несмотря на вопиющую виртуозность, рука автора ещё не поставлена как того можно было ожидать от столь зрелого, и даже перезрелого содержания.
В синтаксисе «М. Агеева» много лишнего, ритм постоянно срывается или, точнее, размывается до состояния подмалевка, всё это – вполне естественные «болезни роста», сопровождающие дебютанта любой степени талантливости. Конечно, у другого прозаика подобные шероховатости, напоминающие тёмные места прустовских переводов, выглядели бы безусловной отличительной чертой, однако, «М. Агеев» задаёт своими содержательными элементами заоблачный уровень шедевра, в котором безупречным должно быть всё.
Тем более, что Сирин к тем годам писал уже без каких бы то ни было свидетельств работы.
А ведь, помимо «Романа с кокаином», Марк Леви опубликовал только «Паршивый народ», один небольшой рассказ, входивший в так и ненаписанный цикл о «людях в советской Москве».
О нём и других своих планах он рассказывает в письмах из Константинополя 1934 года Николаю Оцупу (опубликовано в «Новом литературном обозрении», № 24, 1997 и всепонимающий стиль их вполне конгениален языку «Романа с кокаином»): «Печатать-же отрывок из «Козаков», которые начал писать прошлой зимой, по болезни прервал, и начну опять писать не раньше 2-х месяцев – не выйдет – на них мне нужен год. Может, конечно, статься, что всё пойдёт быстрее, чем думаю – не загадываю, боюсь, боюсь даже думать: – хочу рассчитывать на худшее, на самое безысходное, – там самым даю возможность хорошему прийти неожиданно. Посмотрим. Относительно планов – всего не скажешь, их много. Может быть, даже «Казаков» брошу, начну писать другую вещь, которую задумал этим летом. В ней уже люди живут будто в моей комнате, знаю их – и несмотря на это – люблю, жаль отпустить их; – однако ж, и «Казаки» соблазняют: хорошая эпоха – 1919-ый год, а конец эффектный – барышни будут плакать. И это всё, что касается моих планов…»
Которым не суждено было сбыться. Из Константинополя Леви, имевший парагвайское гражданство, переехал в Париж. Потом преподавал в Лозанне, в начале Второй мировой вернулся в Стамбул. Немного б конкретики и можно было бы делать блокбастер.
Умер Леви в Ереване, дожив до 73-го года (на фоточке в Википедии Марк Лазаревич глумливо читает журнал «Партийная жизнь»), то есть, до 74 лет. Значит, дело действительно не в кокаине, но в превратностях метода и биографии: «М. Агеев», примерно так же, как «Вадим Масленников» оказываются одной из потенциальных возможностей, которые можно прожить, а можно лишь надкусить, да отбросить. Выбросить.
Ну, а если кокаин тут не при чём, то и к родине любовь в этом месте искать бесполезно.
Максимум биографических подробностей о Марке Лазаревиче Леви (Левине) тут: http://magazines.russ.ru/druzhba/2000/4/eho.html
