Получается, что на Лычаковском я был зимой (в первый свой, школьный приезд), осенью (в 2007-м) вместе с Борей Бергером и теперь вот, весной. То есть, рассмотрел с разных сторон. Ещё помню, как оно поразило меня в первый раз – царствие Снежной королевы, раскинувшееся на молчаливых холмах, воплощённая готическая сказка. Во второй, Лычаковка обернулась бальной залой львовского декаданса, который не обойти, ни объехать. Мы выпивали с Борей, его дочкой и фотографом Ильей (жалко, что я теперь не могу найти результаты его фотосессией) у живописных склепов и нам было очень хорошо. Теперь же, наконец, мне удалось попасть и разглядеть его «официальную», воинскую часть – упорядоченную и особенно печальную своей безымянностью. За которой открывается уже совсем другой Львов с новостройками и разреженным воздухом. Если в старой части все захоронения особенные и таинственные, то здесь – ряды одинаковых памятников будто бы рассказывают историю не воинских захоронений, но про типовую типизацию нынешнего существования (и несуществования тоже). В этой части Лычаковка больше всего напоминает водный курорт с прохладительными аллеями и минеральными источниками, упрятанными в каменные павильоны, разбросанные среди стремительных южных деревьев.
Мои прогулки по Лычаковке, значит, вышли выдержанными в разных жанрах – от сказки и готической новеллы до бытовой повести о телах наших скорбных. Как бы там ни было, но на кладбище постоянно гудят толпы людские – это вполне растоптанный (утоптанный) городской променад, куда идут с большой охотой, не обращая внимания на жанровую меланхолию, изначально присущую погосту. С таким моментальным, как смазанный снимок, мементо мори, в основном, встречаешься в культурах старых и как бы надорвавшихся от собственной истории. Когда что воля, что неволя, что смерти жало, что жизни шип. С другой стороны, Лычаковка является посмертным обществом, когда город не оставляет своих жителей даже и после смерти; то есть, замечаешь все эти проявления коммунальности, пафоса и идеалов, совершенно невозможные на русских погостах, где каждый сам по себе, несмотря на похороны любой степени пышности и многолюдности.
Надо сказать, что с каждым разом заварка Лычаковки становилась для меня всё жиже и жиже. Разглядев Львов поближе, кажется, я вполне определился со своими приоритетами (жить на свете, о, только бы жить!), из-за чего эта монументальная дыра, раскинувшаяся на холмах и склонах, словно бы начала сжиматься, утрачивая таинственность, за которой я сюда, вообще-то, и стремился. Поточный туризм вымывает суггестию, оставляя лишь знаки и символы хрупких, выхолощенных форм, хотя, конечно, реактивный мотор этого места оплодотворяет и ещё будет вдохновлять местных поэтов да романтиков на элегии и эклоги. Хотя, возможно, кладбище попросту привели в порядок, вытащив из запущенности - и когда я тут бывал еще в начале 80-х и даже во время наших возлияний с Боречкой, оно казалось первородным, совсем как старый Летний сад, из которого намусолили ныне целуллоидную какфетку.
Кладбища объясняют город ещё лучше и чётче, нежели музеи: когда складывались и как, рисунком своим и бытовыми ритуалами. Музеи лишены тактильности и личного соучастия, холодком проникающего за шиворот. Шевченковский гай (совсем рядом) да птичий грай, особенно раскатистый и зловещий.
В этот раз я заметил (невозможно не обратить внимание) на стеклянные фонари со свечками, пузатые жёлтые и красные, разбросанные даже по тем готическим и барочным участкам кладбища, где давно уже никого не хоронят, а так же слово «родина» на многих семейных склепах. Понятно, что это малороссийское слово означает «род» и «семью», улегшуюся на века под одной крышей, но мне в этом (особенно на фоне наших политических трений - поймал себя на ужасе и боязни смотреть в сторону участка свежих захоронений с мучениками, погибшими в АТО) всё время мерещилось проявление часнособственнического характера украинской культуры. Того самого рокового отличия, что отличает «русских» и своих южных братьев. Родина – вот этот клочок земли и обихоженный участок, где пригодилось лежать на веки вечные, служить ориентиром на фланёров, причащающихся к собственному медленному исчезновению.
Несмотря на все эти перепады головокружительной красоты (ближайший аналог этого ландшафта - парижское Пер Лашез), о которую спотыкаешься сплошь и рядом, я бы не хотел упокоиться на Лычаковском кладбище. Это лишь на уровне идеи красиво, да вряд ли правильно с точки зрения круглогодичного моциона людей, которых я не видел нигде. Это памятник истории и культуры, возможно, и городской метафизики (ибо Лычаковка оказывается идеальной картой-схемой самого Львова с его кварталами проходных дворов), но для нас, для меня, это земля чужая, мачехина «родина» *на одной из фоточек, кстати, обратите внимание на склеп "русских журналистов", куда меня нарочно привёл Юлик), хотя, с другой стороны, а какая, собственно, мёртвому разница?
