Между тем, и Поленов и Борисов-Мусатов немного про другое; лучше всех меланхолию равнодушной русской природы, увиденной изнутри начинающегося модернизма, на мой вкус, выразил Станислав Жуковский – один из первых отечественных импрессионистов. Художник не то, чтобы забытый, но стабильно остающийся в тени своих террас и заброшенных парков. Выставляют его крайне редко, хотя работал Жуковский много, но неровно, что особенно хорошо видно на выставке в частной коммерческой галерее, находящейся в переулках Сретенки.
Тому есть масса причин, как объективных, так и субъективных. После революции, Жуковский уехал в Польшу, где и погиб в концентрационном лагере в 1944. Помимо жизненных обстоятельств, сам стиль художника, наиболее последовательное и чёткое выражение «тихой лирики» как бы автоматически мирволит некоторой рассосредоточенности внимания, погружённого вглубь самого себя, когда изображение – лишь повод запутаться в тенетах собственной эмоциональной стенограммы.
Печаль Жуковского - про распад и умирание привычного уклада, уже тронутого тленом. Лучше всего ему удаётся дождливая осень, говорящая о тщете всего сущего и словно бы присваивающего символику и атрибуты, обычно присущие натюрмортам в жанре веритас. Ну, это когда бутоны уже тронуты увяданием, а по винограду ползают стрекозы и гусеницы. Жуковский, кажется, нашёл как перевести эту, сугубо натюрмортную метафорику, к сугубо пейзажным нуждам, превращающим сады с аллеями и пустынные интерьеры в осыпающиеся, траченные беспричинной суетой, пошарпанные декорации.
Жуковского много в музеях, как в столичных, так и в провинциальных, но картины его никогда не лезут на рожон смысловыми или цветовыми акцентами, выполняя роль промежутка и выставочного мяса, создающего плотность впечатления, но не настаивающего на себе. Если Левитан как бы мыслил с помощью пейзажей «о судьбах России», создавая визуальный канон «русской картины», то, более декоративный Жуковский, создавал уже нечто синкретическое, работая не столько живопись, сколько интенциональный мостик к музыке и поэзии своего времени.
Методологически, он намеренно несамостоятелен (сейчас бы его могли назвать интерьерным, но далеко не салонным художником) и делал не философию, но конкретные вещи, делающие существование более объёмным, многомерным. Причём, если это музыка, то не широкоформат Рахманинова, а, скорее, камерные и аккуратные квартеты Танеева; если поэзия – то, может быть, «Кипарисовый ларец» Анненского, от которого даже на бумаге современных хрестоматий потягивает ароматом резного дерева.
На выставке собрали четыре десятка холстов из частных собраний, более сильные поместили в первый зал, проходные работы украсили второй, окончательно превратив небольшое пространство галереи в интеллигентскую квартиру с красивыми вещами (помимо картин здесь выставлена мебель, всяческие декоративности, а так же филокартическую коллекцию с репродукциями картин Жуковского, работы которого, оказываются любят воспроизводить на почтовых карточках).
Здесь холсты Жуковского, максимально приближенные к бытовой атмосфере почти шпалерной развеской, чувствуют себя почти как дома. Их интимный строй идеально подходит для выражения частнособственнической инициативы, которой и является предпродажная экспозиция. На какие-то недели картины собрались в одном месте, чтобы затем, навсегда, разбежаться по квартирам коллекционеров и состоятельных людей.
То есть, сходить в галерею, стоит хотя бы поэтому. А еще оценить ту невидимую работу, которую проделывают наши музеи, отбирая и пестуя (описывая и изучая) всё самое лучшее и интересное. В галерее сегодня показывают разного Жуковского, хитро развешенного таким образом, чтобы акценты, разумеется, падали на «картины музейного уровня». Но есть на этих стенах и этюды, и явный проходняк, сливающийся в одну пёструю ленту.
Музейные выставки основываются на совершенно иных подходах – когда мы приходит в Третьяковку или в какую-то иную степенную художественную институция, то как данность считываем серьёзный отбор и выверенность каждого кураторского решения. Коммерческая галерея имеет не научные, но практические задачи, из-за чего картины Жуковского вступают здесь в разговор гораздо менее формальный, формалистский. На какое-то мгновение даже можно почувствовать себя непосредственным адресатом усилий не только галериста, но и самого Станислава Юлиановича, задачи которого были далековато от пафоса, но вполне близки земным и конкретным чаяниям конкретных людей.
Атмосфера квартиры, квартирника, стирает четвёртую стену, присущую музейным ретроспективам, выставляющим «национальное достояние». Контакт с увиденным возникает на совершенно иных основаниях и это лёгкое, едва заметное смещение акцентов, кажется мне важным впечатлением субботнего дна.
