Но гроза не пришла. До сих пор по усам посёлка гремит, а в рот ничего не попадает, кроме пота, похожего на многоточие. Даже иссиня-чёрные тучи, ползущие к дому со стороны города (все обзорные окна выходят у нас на северо-запад) рассосались. То есть, пока я бегал каждые пять минут, облокачиваясь на подоконник, они висели сиреневой гроздью сирени, будто раздумывая или же переваривая нутром облачного пищевода нисходящие воздушные потоки. Я пристально смотрел на них, даже щурился, чтобы понять направление движения и их скорость, нетипичную для предгрозового фронта. Потом, на какое-то время, растворился в делах, а когда очередной раз подбежал посмотреть на линию горизонта, их уже не было. Как корова языком слизнула. Как кошка, которая только вот что сидела в фарфоровом оцепенении, облизывая лапу, прислонясь к дверному косяку, а теперь телепартировалась куда-то под тахту к кутятам, которых ведь так никто и не видел.
Так, должно быть, заключённый, ожидающий досрочного освобождения, считает минуты, укладывая их штабелями внутри внутреннего речевого аппарата. Нетерпенье, обращающееся в зуд, в расцарапывание нервных окончаний. От жары, как от себя, никуда нельзя деться. Только если нырнуть в сон, поверхностный и неглубокий.
Тучи рассасываются сначала на северо-западе, затем, пару часов спустя, на южном фронте, до самого вечера возившегося с нашими предчувствиями, но всё – мимо, мимо, мимо, сколько бы усилий ты не прикладывал. Градус снизился, уже результат. Собаки лают без прежней задумчивости. Комары едят поедом, не закусывая. Самолёты летают – прямо из живописи 60-х, из того самого «сурового стиля», в котором здесь у нас всё нарисовано.
Только жасмин, день от дня, всё пушистее и пьянее. Плюс пионы. Плюс первый стакан клубники. Вечер снисходит как старость, как пенсия. Угольки заката долго тлеют за домом Рудоя. Куда ж деваются дожди, идущие к нам из Москвы, куда заворачивают? Обычно погода в Чердачинске повторяет московскую с двухдневным опозданием, однако, нынешняя неделя бъёт все рекорды непослушания. Усложняя жизнь до какого-то сплошного барочного завитка, из-за чего понимаешь: долго так, в сплошном извращении и переносе, быть не может. Это же совершенно ненатуральное состояние, вызывающее ещё менее ненатуральное поведение с сознанием, изменённым во все стороны цвета. Совсем как болезнь, когда все мысли только об этом. О собственном самочувствии.
Облом с грозой напоминает страсть Дон Гуана, не добившегося донны Анны; когда всё, казалось бы, выстроено под единственно возможное разрешение (и даже рельсы проложены), а она взяла и не пришла. Не пришла. Рельсы начинают зарастать травой. УДО не прошло, за побег накинули ещё двушечку, можно расслабиться, начать получать удовольствие от каменюк, раскочегаренных кем-то внутри. Точно ты сам себе сауна. Печка-лавочка.
Дембель неизбежен, как крах капитализма. Чем больше прошло – тем меньше осталось. Всё когда-нибудь кончается. Любая книга должна быть прочитана.
