Отсутствие видимого размаха с лихвой компенсируется чёткостью и последовательностью рассказа, извлекаемого из тщательно отобранных и последовательно расположенных экспонатов, превращающих каждый экспозиционный зал в одну из глав детально продуманной книги (не каталога) о расцвете и закате Российской империи, которая обрела в строгих архитектурных формах Палладио свой идеальный первообраз.
Первый всплеск интереса к палладианству связан с усилиями Петра по европеизации России, затем детально рассматриваются строительство Петербурга и его пригородов. Отдельной вставной новеллой оказывается история одного из самых последовательных палладианцев русской культуры – архитектора Николая Львова, детально разработавшего канон усадебного существования – с господским домом, колоннада которого отсылает к палладианским виллам в Венето. Помещения с проектами Львова (и даже его аутентичным портретом) окружает территория декадентского эпилога конца XIX - начала ХХ века, воплощённого не только в картинах «мироискустников», но и ссылками на чеховский «Вишнёвый сад».
После некоторого исторического промежутка, палладианство воскресает в СССР зримым воплощением социально-политической утопии, оставившей свои следы в павильонах метро, дворцах культуры, кинотеатрах, частных виллах (Любовь Орловой и Анастаса Микояна), а так же невоплощённых проектах широкомасштабной перестройки отдельных городов.
В советской части «Палладио в России» связывается сначала с поисками и происками авангарда (в наличии иллюстрации из супрематического фарфора), а затем с раздутыми бронхами задыхающегося имперского сознания, одним из проявлений которого стал сталинский неоклассицизм, совершенно не приспособленный под нужды повседневной жизни.
И в этой части выставки фигурой, подобной Николаю Львову, становится академик Иван Жолтовский с его последовательным палладианским культом. В центре зала с его чертежами поместили самый эффектный экспонат проекта –инсталляцию Александра Бродского с классицистической руиной, то ли заваливающейся набок, то ли встающей на дыбы под музыку из «Свинарки и пастуха».
Получается, что выставка эта из тех произведений кураторской мысли, что предшествует формированию экспозиции и иллюстрирует её положения. Сначала были идеи и понимание ситуации в развитии, а уже потом, под них, подбирались объекты-инструменты, эту мысль воплощающие в реальность.
И если учесть особенности бытования выставок, возникающих на пустом месте (сначала ничего не было, чуть позже, из усилий кураторов и музейных работников взял и соткался последовательный рассказ на тему, заявленную в названии), убедительность представленного нарратива как бы отрицает небытие, предшествующее работе. Кажется, что ты находишься в музее давно отфильтрованных смыслов, который вполне способен существовать в реальности. В музее вызревания и заката имперской формы. Настолько дидактика выставочных сочинителей, заранее решивших для себя все сопутствующие методологические вопросы, постфактум кажется единственно возможной.
Хотя понятно, что это не так и выставка, как любой художественно воплощённый текст-жест, вполне субъективен. Авторски своеволен.
Разумеется, архитектурную графику (изысканные рисунки Кваренги, напоминающие листы Гонзаго или проекты советского архитектора Фомина, выглядящие продолжением стилистических традиций Кваренги) лучше всего рассматривать в каталоге (он в наличии и стоит 2000 руб.), однако «Палладио в России» нельзя отнести к выставкам, созданным только ради каталога. Очень уж набор показанных на ней артефактов, зависит от вписанности в то или иное конкретное пространство, с которым начинает активно взаимодействовать.
Выставку эту решили повторить в Москве на волне премьерного успеха: очень уж она хорошо показалась и прозвучала в венецианском Музее Каррер. Правда, у нас, некогда единую, экспозицию эту, сочиненную в основном Аркадием Ипполитовым и Василием Успенским, разделили на две части – «царскую» показывают в Хлебном доме дворца-музея в Царицыно, «советскую» - в основной анфиладе Музея архитектуры.
Таким образом, выходит как бы две автономных, хотя и параллельно заряженных выставки, разнесённых не только по времени, но и в пространстве. Вполне возможно, что первая часть вышла менее насыщенной и интересной (несмотря на всю шедевральную живопись и фактурное декоративно-прикладное искусство) только оттого, что её запихнули в помещения недавно отстроенного музея, не имеющего никакой особенной истории и бэкграунда. К тому же, долгая дорога в Царицыно, всевозможные сопутствующие ей обстоятельства (ливень) – сами по себе нешуточные аттракционы, способные перебить впечатления от экспозиции любой степени яркости и эффективности.
С другой стороны, уютная ампирная анфилада особняка на Воздвиженке способна впитать в себя, сделав естественными и максимально аутентичными, артефакты любых эпох и жанров. Тем более, что здесь, в аппендиксе «основной экспозиции» выставлен удивительный макет непостроенного Кремлевского дворца, сочинённого Василием Баженовым еще для Екатерины Второй. Чтобы убедить императрицу в необходимости разобрать кремлевские стены и перестроить кремлёвскую нутрянку, тогда же сладили огромный презентационный макет едва ли не в человеческий рост, который долго скитался по всяким запасникам и подвалам. То есть, это самый старинный и самый монументальный архитектурный макет, который я вообще видел – и в сравнении с ним аутентичные макеты из венецианского палаццо Фортуни, поразившие меня полтора года назад – игрушки из детской песочницы.
Баженовский макет не имеет прямого отношения к палладианской выставке, однако (впрочем, вместе с комнатой с неосуществленными проектами военного мемориала в Москве, посвящённого победе в ВОВе) оказывается жирной и максимально эффектной точкой всего двухсерийного выставочного нарратива.
Царицынский новодел идеально подходил бы именно к «советской части» экспозиции, но что поделать, если наиболее ударные и интересные фрагменты кураторской концепции пришлись главы, которые показывают в самом центре Москвы, в непосредственной близости от Кремля, поскольку до Царицыно с его классицистическими штудиями мало кто доедет.
Впрочем, из этого столичного далёка, наполненного проектами станций метро и гигантских комплексов правительственных зданий, кусок «Палладио в России», показанный в демонстративном отдалении, съёживается до предисловия, до предыстории периода окончательного имперского распада.
Точно смотришь на давно минувшую эпоху с другой стороны театрального бинокля. Как оно, впрочем, и должно быть с теми «страницами нашей общей истории», которые кажутся нам чем-то вроде российской античности и нуждаются в реконструкции и даже археологии.
Ну, да, всё верно. Уж если сталинский ампир с какого-то времени подрядился замещать нам несуществующее в этих широтах архитектурное Возрождение, то какой тогда уже даже не исторической, но антропологической отдалённостью должно насыщаться переживание «золотого века» отечественной культуры?
