В этом углу (центральный проспект Ленина упирается одним концом в проходные завода ЧТЗ, другим - в сосновый бор, где, возле памятника Курчатову традиционно кучкуются самые крупные ВУЗы области), кстати, и "градостроительная" ситуация лучше, чем во всём остальном Чердачинске. По крайней мере, район этот был сформирован в спокойные, советские годы и застраивался по единому плану, минимализирующему нынешние эстетические и градостроительные искажения; сводя их к минимуму.
Это, конечно, ещё и обаяние редко посещаемых кварталов - просто так сюда не попадёшь, нужно какое-то особенное дело. Но, с другой стороны, есть какая-то закономерность в том, что возле леса, клином вторгающегося в самый центр большого города, заводится более комфортная и комфортабельная среда. Чистая не только экологически. Хотя и тут начинают накапливаться отрицательные подвижки из настоящего (на площадке, рядом с памятником Курчатову строят очередной подземный торговый центр).
А потом ты ныряешь в маршрутку, пригибаясь на входе, где родная слепая полумгла - как внутри организма, где кишки тесно прижимаются друг к другу. Пространство потного ожидания, хотя бы оттого, что все куда-то хотят доехать и мысленно делятся на сидящих в маршрутке и самих же себя, уже добравшихся до цели.
А ещё оттого, что все друг про друга как бы знают заранее: пространство априорного ожидания завязано на инерцию восприятия, а так же на отражательные особенности социума. Или же их отсутствие.
Чердачинск так устроен, что "чужие здесь не ходят", "контингент" однороден, перепады, возможные в московском метро (особенно на кольцевой, когда в пределах одного прогона между ближайшими станциями, рядом с тобой может оказаться человек любой профессии, национальности, достатка или вероисповедания) отсутствуют.
На днях я уже писал об этой антирефлексивной особенности нашего городка, который ничего о себе не думает, не отражает, но просто живём внутри сермяжной необходимости; делает лишь самые существенные действия, старается не отвлекаться на излишества (рефлексия, безусловно, лишний рефлекс, не способствующий выживанию). Интуитивно сжимается до максимума, дабы не растрачивать энергию попусту; вовне.
Именно поэтому чердачинский житель заранее знает о тебе многое - поскольку судит по себе, поскольку ты не слишком от него отличается: амплитудные колебания здесь не катят. Вот отчего это общее знание общего незнания сковывает поведение по рукам и ногам - люди, учившиеся в соседних школах или в одной с тобой параллели, почему-то уверены, что понимают на что ты способен (ну, или не способен). И эти рельсы, между прочим, определяют многие человеческие судьбы.
Не то, чтобы ты боялся разрушить чужое мнение о себе, нарушить местные табу или выкинуть фортель, не вписывающийся во всеобщее расписание. Штука в том, что пространство ожидания стелет мягко и незаметно, опережая твоё персональное развитие коконами умозрительных ограничений. И когда ты, таки, выкинешь, наконец, фортель, обязательно найдётся кто-нибудь, кто скажет: "Ну, да, а что от него можно было ждать?! Он всегда был таким…"
Собственно, уехать отсюда означает вырваться из сонной магмы заветренных, совершенно безответственных ожиданий. Стряхнуть с себя пух, выйти на простор, на свежий воздух, который никогда не подскажет, каким ты должен быть на самом деле. То есть, утяжелит ношу, сняв возможные ограничения с того, что может быть. С того, каким ты себя ожидаешь. Не знать себя (как мы часто говорим это близким) - хорошо или плохо?
Тут есть ещё другая мысль, сводимая к формуле "необходимое - безопасно": беда никогда не приходит одна, потому что дрейфует она со стороны избытка (между прочим, Ролан Барт определяет извращение именно как избыток). Я особенно остро прочувствовал этот момент, когда в аэропорту Домодедово погибла Анна Яблонская.
Там, если ещё помните, был теракт возле прохода в город; Анна шла с одесского рейса, прилетев накануне одной церемонии, так как выиграла в драматургическом конкурсе и, вполне заслуженно, приехала за наградой. Прекрасная, добрая и красивая девушка, невероятно талантливая, горе неизбывное: до сих пор токает, отрыгивается ночными страхами.
Хлебом нельзя отравиться, а водкой можно. Ну, или "морепродуктами". Тем более, что большая часть нас проживает в сугубо мясоедских регионах. Амбиции и тщеславие - важная составляющая творческого процесса и, следовательно, часть твоей жизни. Однако, включаясь в <данном случае> премиальный процесс, ты должен отдавать себе отчёт в том, что вступил на дорогу чреватую, в том числе, и метафизическими (не говоря уже о бытовых) опасностями.
Я поймал эту мысль, когда погибла Анна; хотя в непроявленном виде она плавала во мне и раньше, заставляя отказываться от многих неочевидных планов. Тут, конечно, есть сложность в каких граммах взвешивать самоукорот, при определенных условиях способный развиться до монашеской схимы. Но и здесь, в самоограничениях, вероятно, как и во всём прочем, должна проявляться мера. А ещё - точное знание того, что тебе действительно нужно. Что дико сложно, поскольку для этого точно надо знать, кто ты вообще есть.
Чердачинск не знает, что он вообще есть сам по себе; он едет как маршрутка, заранее расчисленным расписанием, уменьшая интервалы между выездами в "рабочий полдень" и практически исчезая из поля зрения после девяти вечера. На днях ходили с Леной на открытие нового органного зала со старым органом и долго, путано, на перекладных, возвращались домой по морозу, так как концерт подзадержался.
Это со мной не в первый раз: каждый раз, планируя вечером в Чердачинске "культурное мероприятие", держись в голове неприятный бонус от города, заточенного под схему "дом - работа -дом - работа - дом"… Нужно обязательно иметь ввиду то, что город попросту не рассчитан на какие-то избыточные опции, потому что, как я уже говорил, он - не система зеркал, но чёрная дыра с сильно развитым инстинктом самосохранения.
Который, видимо, и требует не высовываться, не хотеть, терпеть, вместо того, чтобы рефлексировать или отражать окружающие людей дивные дивы, которые, при наличие навыков, можно обнаружить на любой помойке.
