"Красавица и чудовище" - опера Ф. Гласса, написанная по мотивам фильма Жана Кокто. Инвариант "Аленького цветочка", ставшая неожиданно актуальной после постановки мюзикла "Нотр Дам де Пари".
Сразу же стало понятно, что есть что, и чем бумажные цветы отличаются от цветов, выращенных в оранжерее. Два этих музыкальных опуса соотносятся как герой и его трикстер, как оригинал и его трикстер. При всех особенностях опуса Гласса, демонстративно вторичного и дико культурного. Дело даже не в том, что у Гласса звучит живая (с помощью не-элетронных инструментов) музыка, мы же её тоже, типа, в записи слушаем. Но аура, тем не менее, остаётся/передаётся. И, тоже, ведь коммерческий продукт, как ни крути. Но.
Прелесть "Красавицы и чудовища" заключается в противопоставлении музыки и голоса. Минус-материя пробуксовывающих, как и положено в минимализме, пассажей накладывается на трепет голосовых колоратур, которые хотя и выводятся/вышиваются по канве этой самой однообразной минус-материи, но, тем не менее, оживляют её, контрапунктом, одухотворяют её.
Вот в опере "Эйнштейн на пляже" голос был явно второстепенным, по отношению ко второстепенной, однообразной (что твои обои) музыкальной партитуре механической сюиты. Здесь же разница, отставание втсупают в некий резонанс, который и рождает незабываемые ощущения преодоления механики и, как следствие, чего-то животворящего.
Впрочем, я могу ошибаться. Подробно говорить о мюзикле про Париж, мне не хочется, там всё понятно. Требование точной передачи не только пения, но и мизансцен, костюмов и даже отдельных жестов, говорит о том, что "чудо" возникает синкретически, ни одна из составляющих не может претендовать на первородство.
Как же, тогда, такую музыку можно слушать на пластинке?!
А приходится. Мне, вот, вчера пришлось почти всю пластинку прослушать.
