Гомбрович пару раз в дневнике, мимоходом, не особенно заостряясь, формулирует метод и технику, к работе в которых я тоже стремлюсь. Для себя называя ее "расчесыванием с нуля" и технология эта позволяет писать всегда и везде, и о чем угодно, ибо ты сам всегда с собой; ну, и твои органы чувств тоже всегда при тебе. Так что, пройдя некоторые промежуточные стадии освоения реальности (воспринимаешь, а затем формулируешь, причем, если развиваешься, то с каждым разом все точнее и точнее), ты начисто лишаешься даже гипотетической возможности кризиса и неписания. Другое дело, что не всякому такое счастье нужно, так как у расчеса, как у любой технологии, есть следствия и обратные стороны.
Приехав в Джианнранд (1962 год, стр. 505), Гомбрович пишет: "Куда ни приедешь, везде тебя потчуют чаем, разговаривают, и лишь потом открываешь чемодан, выкладываешь вещи в гостевой комнате... Разве это не одна из главных тем моей жизни? Прислушиваться к новым шорохам, вдыхать чужой воздух, проникать в чужую систему звуков, запахов, света. Когда я разговаривал с ними, эти мелочи так и ползали по мне, словно черви, и делали меня практически отсутствующим..."
Если не ясно, вот еще одна запись Гомбровича, только что приехавшего в Париж после многолетней жизни в Аргентине (1963, 569). И встречает здесь людей, которым многим обязан, но которых никогда не видел, хотя и состоял с ними в длительной переписке.
"Забавно, впрочем - я уставился в полосу солнечного света на полу, - совершенно не забавно. Я в смущении. Гробовая тишина (которая у меня ассоциируется с дистанцией). Это так, как если бы я, будучи еще там, был бы и здесь и смотрел бы на то, что я не имею право смотреть... Я заметил на ножке стола маленькую царапину. Что же получается: ты переплыл океан, чтобы увидеть эту царапину... и ты всматриваешься в нее смущенно, отчаянно.."
За пару страниц до этого, еще на корабле (1963, 565): "Что за навождение: смотришь в стеклянный шар, в стакан воды, и даже из пустоты что-нибудь да выглянет, вроде как форма какая-то..."
Во-первых, не зря в последнем отрывке проявляются категории прозрачности, во-вторых, Гомбрович пишет о неловкости и смущении нового, а расчес, как резкий интровертный разворот, почти всегда защита, умозрительная бронь.
В-третьих, все эти отрывки ( сами по себе являющиеся не только формулированием метода, но и четким улавливанием наблюдений, то есть одновременно и означающим и означаемым!) связаны с перемещением в пространстве.
Люди любят путешествовать, так как на новом месте опыт (причем, любой, от коммуникативного до чувственного) обновляется, расширяется, заметно пребывает, лови, не хочу.
Мы же (впрочем, авторов, способных на расчесы с нуля два и обчелся) легких путей не ищем. Выкликание формы мгновения, замешанное на сопряжении многих факторов - от самочувствия до геометрии пространства) возможно (и особенно действенно, желанно) когда ты стоишь на месте и вокруг тебя ничего не происходит, кроме твоей внутренней жизни, конечно.
Тогда фиксация "вроде как формы какой-то" будет особенно зримой: раз уж ты прислушался и не прошел мимо чего-то неочевидного для самого себя ( не говоря уже о невнимальных других).
Для развитого внутреннего слуха, скрещенного с разветвленной графоманией, нет ни пустоты, ни тишины, достаточно прислушаться к собственным границам и ощутить их как независимую данность.
Тогда текст вспыхивает или вспухает на любом пустом месте как прыщ... В этом методе, конечно, есть кивок в сторону остранения, однако, полностью он может быть изобретен только тобой.
Posted via LiveJournal app for iPhone.
