Конечно, все чудеса и прелести самого прекрасного города на планете испытаны автором (как он сам себя в тексте называет) на себе, однако, эффекта присутствия не возникает, даже несмотря на несущие лейтмотивы, к которым Акройд постоянно возвращается, описывая свет и цвет воды и домов на воде, а так же бликов и отражений…
В книге нет живых людей, хотя и описываются десятки персонажей, служивших возвеличиванию Венеции; впрочем, вероятно, таков замысел биографии города, плотно ассоциирующегося со смертью и умиранием (не зря глава «Смерть в Венеции» ему особенно удалась).
Короткими, чаще совсем уже простыми предложениями, точно заранее заточенными под переводы (и, кстати, позволяющий брать в соседних предложениях совершенно разные темы), Акройд описывает Венецию как человека, что вполне естественно для изобретённого им жанра «биография города» или даже как неизвестную планету, свет от которой приходит к нам спустя столетья.
Он описывает её как чужак, как сторонний наблюдатель, как птица, пролетающая мимо, внимательная, но безучастная: авторская страсть, а она там безусловно имеется и именно ей движим текст, большей частью, основана не на эмпирических наблюдениях и авторефлексии, но на переработке уже готовой информации; однако, какая разница как реализуется возможность быть поближе к Венеции…
…понятно же, что работа над книгой о таком месте – хороший (практически идеальный) способ замотивировать себя на поездки, осуществить их, завязав нужные знакомства, погрузившись в волнующие тебя материи.
Не зря, между прочим, Акройд цитирует Казанову, комментируя его слова с пониманием: «Моим основным занятием в течении жизни всегда было услаждение собственных чувств. Ничего более важного я никогда себе не представлял…» Пожалуй, эти слова можно считать основным догматом, своего рода, символом веры венецианцев…» (стр. 295).
Прагматический подход не случаен: автор постоянно аппелирует к хозяйственной хватке венецианцев, утилитарному складу их ума и мироощущения, парадоксальным образом, сотворившим сновидческий, самый умозрительный город в мире.
Кстати, во время чтения неоднократно ловил себя на том, что если вычесть из Венеции всю морскую и эстетически насыщенную составляющую (хотя, конечно, вряд ли такое возможно, но попытаемся), выйдет топос категорически похожий, едва ли не тождественный… Москве и москвичам.
К чести Акройда следует сказать, что большинство вопросов, которые этот город ставит перед тем, кто им интересуется, Акройд ответил; неглубоко, но ответил (хотя использовать её в качестве бедекера невозможно; она "научно- и художественно- популярна для интересующихся вообще; для идеального ввода в тему).
В его книге масса остроумных и точных наблюдений, а многочисленные цитаты и источники подобраны просто замечательно – так и видишь стопки книг, окружающие письменный стол англичанина в полный человеческий рост.
Это книга эпохи Википедии, сделанная как собрание микромонографий – все 37 глав построены как детальное рассмотрение того или иного вопроса; причём по тому, как Акройд пишет становится понятным а) что ему самому интересно (глава о еде занимает три разворота, о Тинторетто и Тьеполо – несколько десятков, а в главу о тяжёлой женской доле вклинивается рассказ о засилье в Венеции гомосексуалистов, с которыми боролись легализацией и доступностью проституток); и б) какие Автору доставались источники (точнее, с какими источниками и по каким темам ему повезло).
Так уж вышло, что параллельно с «Венеция, прекрасный город» я читал ещё несколько книг всё о том же предмете: скажем, книгу Евгения Яйленко о несуществующей венецианской античности, которую едва ли не с нуля разрабатывали местные художники, а так же монографию П. Барбье о музыкальной жизни Блистательной времён Вивальди, не говоря уже о Рёскине.
Так вот у Акройда я встречаю следы всех перечисленных выше книг, или на уровне цитат (как это случается с Рёскиным, авторитет которого обойти невозможно), или на уровне концептов (как это происходит с исследованием Яйленко, находящемся в русле искусствоведческого мейнстрима).
Или же на уровне фактуры, как это вышло в заключительной главе книги, посвящённой Вивальди и специфике барочного исполнительства…
(Тут надо сказать, что биография Акройда построена как свободная композиция глав, которые [когда, разумеется, это не касается исторической конкретики с жестко обусловленными причинно-следственными связями] можно легко поменять местами – я подумал об этом, когда после описания языковой специфики венецианского диалекта, тюрьмах, львах, мощах святых, религиозных и экономических войнах, специях и строительных материалах, туристах и паломниках Акройд немотивированно возвращается к темам Веры и Божественного)Акройд вступает в неравное противоборство со всем тем невообразимым массивом книг и текстов, написанных о Венеции экстенсивным способом ведения хозяйства, что называется, закрыв тему.
Точнее, практически все темы (они же стереотипы), так или иначе, связанные с этим невечным городом.
Таково величие замысла, такова авторская претензия и вера в силы собственного стиля (безумству храбрых поём мы славу), способного создать нечто новое на территории заезженной сотнями предшественников.
Другие, ведь, разрабатывая ту или иную тему, стремятся к созиданию новых смыслов и новых метафор, Акройд же поступает иначе – он обобщает всё то, что было накоплено, обильно цитируя всё, что идёт на пользу книге или пересказывая своими словами то, что было извлечено из обильной библиографии.
На которую, кстати, в книге Акройда нет ни одной ссылки.
