Дождь сыплет из ничего, из одной, можно сказать, жалости, дабы внести разнообразие в бесконечный промежуток, который однажды начавшись, растянулся, точно старый, вытертый свитер, ну и сделал фигуру.
Как описать это небо, начавшее сгущаться, да так и забывшее о своей сочной, с прожилками, текстуре? Оно ведь и есть и нет его, оно ведь выполняет свои функции, обналичивая пространство, но, подобно дипломату в строгом костюме или чиновнице в кримплене, которых невозможно представить голыми; точно нет у них тела, одна только оболочка из одежды и воды.
Фотография каждого дня выцветает до полной неразличимости изображения, до неразличения и безразличия; и вот тогда начинает накрапывать, собирать территорию в кучу - не катаньем, так мытьём, запахом, замахом.
И даже когда все заканчивается, ванна, впрочем, лишённая стен, продолжает парить, ну, если и не откровением, то, хотя бы, потягивающим спину, ожиданием.
