Дело же не в непогоде как таковой, но экологическом фоне, превращающем любой температурный и природный режим в катастрофу (причём не только для настроения, но и для внутреннего благополучия), в лихорадку.
Кажется, в Канаде, с её стандартами чистоты, пережить любой снег и ветер натурального происхождения, без красителей и усилителей вкуса, много проще будет; там, где нас нет, Таня, непогода является экологически чистым продуктом, который в гомеопатических дозах можно даже прописывать для того, чтобы носители языка не впадали в гордыню.
Москва встретила меня шубертовской погодой; хотя следует уточнить, что шубертовская погода может быть разной – есть пронзительная интенциональность промозглого белого дня, обдирающего кожу своим отсутствием – и это погода «Зимнего пути» (одинокий голос человека, не удаляющегося, но умирающего по мере удаления от начала); а есть ведь ещё сфумато медленных частей трогательнейших симфоний; так вот нынешний сливошный московский снегопад как раз из второй части. Из вторых частей.
В Москве ведь почти всегда напряги с небом, низким, монотонным, практически отсутствующим. Цементно-бетонным.
Разницу между родиной и домом можно считать едва ли арифметически точной, почти как в кино или в худлите, просчитанной: небо над Чердачинском висит всегда разное, глубокое и глубинное, голубиное да с переливами. Точно идёшь по венецианскому палаццо, а в каждом новом дне (дна, дном, днём) как в каждом новом зале – свой собственный Тьеполо; при том, что на грязной улице царит свинцовая грязь и недоразумения, выращенные непотребным советским способом потребления.
В Москве всё ровно наоборот: мир человеческих проявлений не то, чтобы совершеннее (всё-таки всё тот же советский период бесконечно большого хапка пройден), но просто в этом месте, которое никому не принадлежит, ты себя чувствуешь и внутренне позиционируешь иначе, тогда как разнообразие на земле отражается в бездарных и совершенно невыразительных небесах.
Мультипликационная закономерность, пропорция.
