До последней страницы ждал упомянет Эдмон Гонкур Пруста или же не упомянет. Потом догадался заглянуть в "список имён": ну, конечно, разумеется... к последним годам Гонкура, Пруст был ещё совсем молодым человеком и первый, дебютный его сборник, в котором практически нет ничего от того Пруста, которого мы знаем, почти ничего нет.
А это могла бы быть красивая встреча или же красивое упоминание - как это случилось с Сарой Бернар, которая взяла у старого литератора пьесу, помусолила пару месяцев, а, затем, через пару месяцев, вернула с помощью помощника.
Да, про Сару Бернар я бы тоже, с удовольствием, прочитал бы какую-нибудь пухлую и пожелтевшую, точно еврейская бабушка, книгу: почему меня так волнуют явления, которые растворяются в ситории, не оставив следа, при этом, тем не менее, влияя на форму духа и сам дух?
Между тем, Чердачинск обзавёлся своим собственным маньяком, стреляющим людей сугубо в аптеках.
Всё-таки, нынешнюю жару летней не назовёшь; вся она какая-то возвратная, траченная, заранее устаревшая.
Охладевшая. Охлаждённая. Обречённая.
Нет в ней ни разгула, ни загула, ни раздолья, а внутри уже форсировано формируется ожидание осеннего хлада и долгой снежной зимы - тот самый гранитный камушек, что в груди, начинает действовать, что ваш подпольный обком.
Весь день, как и обещал, слушал Марию Юдину, к которой изначально был благорасположен, ибо много хорошего про неё слышал от Люси.
Сначала был Шуман, затем Барток и Веберн, после чего Бах и Бетховен, из которых Юдина интереснее всего (то есть, так, чтобы лично меня трогало, торкало, проникало) играла Баха, "застревая" между демонстративной отмороженностью Гулда и не менее декларативной, олимпийской отстранённостью Рихтера.
Та самая "религиозная глубина" и "сосредоточенность", которой традиционно характеризуют метод Юдиной, как мне кажется, имеют ситуативный характер "гения места" и времени, рассасывающихся при записи; знаю-знаю, такое бывает.
Ну, то есть, сидишь и сочиняешь легенду (основания, обоснования) почему тебя не вставляет; ведь, ты не предвзят, легенду знаешь (кстати, не оттого ли, что много ждёшь? И тогда легенда бежит впереди игры), внимательно соучаствуешь, ан нет.
В самой этой манере есть противоречие между замахом на объективность, выраженную в тщательном проговаривании [проигрывании] каждой ноты, разработанности артикуляционного аппарата и субъективностью записи, помноженной на субъективность носителя, помноженного на субъективность нынешнего моего восприятия - на фоне объектов и объедков августа ли конца лета или же августа начала осени, вырубки деревьев, которые, поредев, стали напоминать одну серию Моне с тополями возле изгиба Сены, чердачинского маньяка, душной маеты в ожидании дождя, который чувствуют мамины суставы, французских книг, которых, кажется, стало больше, чем нужно (вчера читал Доде; пора переходить на Тургенева) и думок о Москве (куда ж без неё)...
Это я два абзаца собирался написать. Не умею писать коротко. А пора бы уже зачем-то научиться...
