Аристов прислал "Имена и лица в метро", книжку, только что изданную "Русским Гулливером" и доводящую тенденцию осыпания и рассеивания, о которой я писал лет десять назад, до абсолюта.
Приём сдвинутых со своих мест слов, похожий на типографский брак, хватающим глоткой нечаянно образующийся воздух, встречался и раньше, идеально указывая в отдельных стихотворениях на принцип фрагментарности показа.
Аристов, таким образом, уподоблял текст, описывающий ренессансные росписи с их многочисленными деформациями и лакунами, самим потрескавшимся и осыпающимся фрескам, полноценное существование которых более невозможно.
Буквенный строй, раздвигающий обычно впритирку (западлицо) стоящие буквы и, оттого, похожий на нотный стан, спотыкается об кислородные обмороки и воздушные подушки, захлёбывается, лишний раз подчёркивая: полнота передачи чего бы то ни было (смысла, звука, изображения) невозможна.
Так стихотворение уподобляется человеческой жизни, проступающей из подробностей и складок инобытия какими-то деталями и отдельными частями...
Или же человеческому взгляду, выхватывающему из окружающего пейзажа (сейчас, записывая всё это, я вижу внутренним взором набережную Москвы-реки , возле Новокузнецкой, точно стою у гнутого мостика спиной к Павелецкому вокзалу) не всё, что есть, но то, что видишь.
Или же памяти, оказывающейся ещё более прихотливой и избирательной, чем взгляд: внутреннее кино, вызванное усилием воли, всегда неполно, всегда фрагментарно; почти всегда отвечает метаметафорической позиции замещения и разрыва, нарочитой неполноты, оборачивающейся дополнительной суггестией, проступающей потом или смолой.
Сдвинутые слова фиксируют недопроявленность; остановленный на бегу процесс, повёрнутый вспять. Отказ от перехода границы.
Совсем как в калифорнийских стихах Алексея Парщикова из "Cyrillica light" технология размытого изображения позаимствована у поляроида, новые возможности зрения Аристов заимствует у мобилографии.
Поляроид обобщает изображение, сводя (сведя) его к иероглифу, фотография с мобильника смазывает картинку неощутимыми глазом пикселями, децентрирует фрагменты реальности, окончательно фрагментируя её.
Хокни складывал из отдельных поляроидных квадратиков изображение улицы с деревом на переднем плане и картинка эта словно бы положенная на муравейник ёрзала, но не расползалась.
Мобилография первоначально расползается, просачиваясь на атомарный уровень, а уже после, куском студенистого студня, возвращается в мир как вещь-в-себе.
Мобилография - это складка, это монада, отгороженная видоискателем и разглаженная монитором; это предельная субъективность, отныне заправляющая миром и Аристов её, один из первых, певец.
Первое стихотворение "...перелицуют пальто || это подсветка высотки" намеренно проходное, полуслучайное, за-такт звучащее центробежным движением, как бы в проброс, как бы между прочим, вводит в сущность укрытия; так входишь под купол низко (так низко, что зелёный ставится серым) и тяжело опустившихся веток старого дерева, оказываясь в акустически (и планетарно, то есть, как в планетарии) ином измерении...
"шёпот тихий камней": главная задача - точность передачи отдельных бликов (память, фактуры, температура, состояние влажности - вечера и времени года, скажем время роз уже закончилось, но время гладиолусов и последних астр ещё не началось; похожести одного на другое как примера ошибки и самозабвения) восприятия, складывающихся и нескладывающихся в отдельный файл.
Если бы можно делать фотографии воспоминаний, фотовспышками озаряя отцветающие, выцветающие цвета и ассиметрию умозрительных композиций, белеющих отсутствием по краям, закономерным белым (или чёрным. В зависимости от визуального темперамента) - как на некоторых недорисованных портретах!
Если бы закрепление изображений было таким же простым делом, как щёлкнуть затвором, Аристов занимается сохранением невидимого и незримого в максимально возможной аутентичной (адекватной) этому форме.
"точные гостиницы "Украины" края тот нежный отверженный сверхосенний свет..."
Так Алексей Герман для "Хрусталёв, машину!" пытается найти особенный, старинный снег из 40-х, ну, или, хотя бы, из 50-х: роль поэта заключается в чёткости отбора опорных сигналов, точность которых возникает из сочетания семантики и фонетики.
"лица ночные лицую"
"Молчания" (1997): http://www.guelman.ru/slava/writers/bav11.htm
Моя беседа с Аристовым (2003): http://www.topos.ru/article/1219
"Есть свет за светом ночи" (2001): http://old.russ.ru/krug/period/20011224_bav-pr.html
"Нашедший подкову" (2008): http://vz.ru/columns/2008/7/22/188860.html
Дмитрий Бавильский: Нашедший подкову
Где теперь сокрыта литература? Ну, не в телевизоре же, на окраинах процесса, в книгах, но едва ли в книжных магазинах, больших, пустых и равнодушных. Реже редких и рассеянных элементов и драгкамней. Подробнее…
Свет за светом ночи. Владимир Аристов отвечает на вопросы Дмитрия Бавильского — Конечно, Аристов известен, прежде всего, как поэт, отец-основатель метамета (вхождению в тройку лидеров – Жданов-Парщиков-Ерёменко «помешала» особая окраинная позиция), работающий всё более и более интересно – сразу же во всех жанрах. В том числе и прозе.
Журнал «Топос» — ежедневное сетевое литературно-художественное и философско-культурологическое издание. Задача журнала — отслеживать таинственные процессы образования новой русской культуры. Многие начинающие авторы получили признание читательской аудитории, пройдя через испытательные площадки «Топоса», в соседстве с публикациями литераторов, культурологов и деятелей русской культуры мировой известности. «Топос» — журнал, в котором на глазах читателей формируется современная русская словесность постсоветской эпохи.
