После пляжа (сегодня были особенно большие волны; полный восторг) поехал в мастерскую к Зое.
Промзона южного Тель-Авива, зады редакции газеты "Аарец".
В прошлом году я здесь уже был, правда, на другом этаже; там, где у Зои с подругами галерея, в которой они устраивают выставки.
Тогда был шумный вернисаж; теперь Зоя, за стеклянными дверями, одна. Курит и пишет картину "Перформенс" про нравы современного искусства, большое, заказное полотно.
И, одновременно, делает наброски, один за другим, смотрителя из Тель-Авивского музея, неравнодушного к современному искусству.
Листы сохнут на полу, Зоя добавляет мазки разного цвета, из-за чего встаёт и идёт к стеллажу с разноцветными баночками; потом выдавливает краску на край стола, пробует её кисточкой, а работает с руки - часть краски она мажет на левую руку и уже с неё кормит картину: "Ведь в каждом мазке масса информации..."
Разбираться с искусством, решили мы с Черкасской, очень просто: всегда отличаешь живое от мёртвого, картина это или же книга.
Сначала Зоя сказала, что чувствует и различает живое и неживое в искусстве, но ничего не понимает в текстах, а я говорю - так в литературе всё то же самое.
Посплетничали об общих знакомых, обсудили мировую арт-коньюктуру и тяжеловесность Москвы.
Про Авдея и про Марата. Про "Синих носов" и отдельно про Шашу Шабурова. Про Гробмана, разумеется. И про Пузенкова, которого Зоя у Гробманов застала, а я нет.
Потом пришёл Соломон, он же Сёма и тоже стал рассматривать зоины картины - небольшие портретики, развешанные по стенам.
И мы снова немного поговорили - про московские литературные нравы и израильскую литературную вольницу, которой вполне можно было бы позавидовать...
А Зоя взяла и задала вопрос: Можно ли с литературы жить? Вот кто живёт?
Зоя с картин своих живёт, а литераторы вряд ли. По пальцам руки (хотя и не одной), безнадёжное же, в общем-то, дело, которое не имеет никакого отношения к экономике, ни к символической, ни к симфонической, вообще ни к какой.
Поэтому я и предложил Соломону определяться, что его больше интересует, литра или литература.
Риторически, разумеется, так как Соломон свой выбор давным-давно сделал.
Но, кажется, своим неодухотворённым напором напугал немного поэта и переводчика - очень уж у Соломона, когда он уходил, глаза были выразительными.
(Точно так же, однажды, разговорами за литературу я очень Ритушку свою драгоценную напугал)
Когда Соломон, он же Сёма ("зови как хочешь") ушёл, мы ещё немного поговорили с Зоей про искусство. На этот раз, музыкальное.
Про знакомых композиторов поговорили и про современную музыку, где всё то же самое, интриги, грызня, денег нет, а конкуренция бешенная.
И живое отличается от инерционного или же имитационного точно так же легко, как в живописи и в литературе.
Зоя кнопочки на телевизоре, изображённом на картине "Перфоменс" сначала нарисовала, а, затем, закрасила. Зачем, спрашиваю.
А не понравилось, перспективу завалила, отвечает Зоя, отвлекается на новый этюд старика из музея, а кнопки, всё-таки, телевизору втыкает, но где-то уже через полчаса - когда краска подсохла.
Теперь стариков уже на разных листах трое.
А когда, говорю, ты понимаешь, что картина уже закончена?
Когда она становится событием, говорит Черкасская, когда в ней самой заключается событие. Вот и всё.
