Дом проницаем, дом наполнен горячим воздухом, который клеится, пока не превращается в горб или в ложную беременность.
То жарко, то ещё более жарко, тело окукливается и превращается в карту-схему, выложенную на мангал.
Я пока ещё не различаю оттенков погоды, целого дня – жар вываливается сразу же, весь без остатка, его не перепрыгнуть; наваливается как данность.
Ходишь с ним, переживаешь его и пережёвываешь, а он всё не кончается, не заканчивается, как обычно бывает, из-за чего чувствуешь себя беременным марафонцем.
Ещё чуть-чуть и одышка, микроскопический пот, плавная лень, переходящая в сны неглубокого залегания.
Попав первый раз в этот дом на сваях сколько-то лет назад, поднимаясь по подъездной лестнице, похожей на дольник, на коридор общежития (с полуоткрытыми дверьми квартир, колясками и неприбранными людьми) поразился стойкости местного освежителя воздуха со сладким фруктовым привкусом.
Только много позже понял, что эти приятные, концентрированные запахи разносит овощной магазин, вывернутый наизнанку – вход с фасада, а у нас во дворе – пустые ящики в решетчатом шарабане.
Здесь отовсюду звонят телефоны, сколько разных звонков, накладывающихся на крики детей и апострофы самолётов.
Акустика - как у итальянских неореалистов с длинными балконами, увешенными чистым бельём, цветами в горшках, курящими женщинами и прочей соседской сволочью, приглашающей к активному участию-соучастию в общей жизни.
Сплошные коллективные действия, раскладывающие жизнь города (квартала, дома) на жизнь тел – здесь эта телесность особенно различима, выпукла и бросается в глаза.
Запахи вторичны и опаздывают, со звуками, как и с бездомными кошками, перебор – они, совокупностью, образуют вторую реальность, претендующую стать первой.
Каждый раз, когда мимо дома пролетает освежеванная тушка, кажется, что это отдалённые раскаты грома и за ними следует ждать грозу: душно же.
Даже внутри квартиры ты немного публичен, несмотря на окна и двери, несмотря на мазган, работающий метелью из «Снежной королевы» (там, где Герда попадает к северным разбойникам), завывающий ажурным посвистом.
Угораздило же сшить крайности – из скандинавской многослойности в израильскую противопожарность, из полымя да в огонь.
Разнесённые по разным углам, Дания и Израиль, два шлюза моей постоянной и всё большей отчуждаемости от привычки, схожи, разве что, низкорослостью.
Ведь если отменить недавно выросшие многоэтажные новостройки Тель-Авива, изменившие характер города, но не его суть, то всё здесь, как и в Дании, как и в Копенгагене не выше Круглой Башни.
Ничто не заслоняет горизонта и всё соразмерно человеку, все цветёт и пенится на его, то есть, на нашем уровне – в полный человеческий рост.
А бурлит оно так, что будь здоров. Не страна, а сплошная Христиания (правда, без прикуса дыма), кишками наружу.
Посёлок городского типа, растянутый в страну. Остров непослушания.
Контрастный душ между общим и частным, на котором тут всё построено.
Сравнивать две страны можно сколько угодно, настолько они разные (церемонные/бесцеремонные, стихийные/застроенные, процессуальность/результативность модернизм/посмодерн - и далее по всей парадигме Ихаба Хассана), но зачем?
У советских собственная гордость, вплетённая и вплетаемая в местную, неприручамую хтонь, ползущую и заползающую, громкой сапой, за шиворот.
Замусоренность и облезлость домов связывает их слюной соприродности в единое целое, не давая рассыпаться на составляющие, подвязывает их цветущими кустами и деревьями, прочей неожиданно подстриженной растительностью на входе.
Превращая сотворённое в природное. И наоборот. Предметы запущены на собственные орбиты и обрастают собственным бытиём, как и положено в фантастическом реализме.
Пальмы. Столбы электропередач. Баки, лавки с торговлей, велосипеды, сваленные в кучу и, кажется, тут же начинающие ржаветь.
Даже у деревьев здесь особенно обильная на частички кора, постоянно обдираемая и нарастаемся вновь, из-за чего дорожки в парке и во дворе (и везде где только можно) завалены щепками, умножающими хаос.
Задиристые псы (в Дании даже собаки флегматичны и никогда не лают, кажется, ни разу не видел беспризорных псов, люди бездомные есть, а собак не видовал), опять же, коты и птичий гомон над всем этим, такой же кудрявый, кудреватый как кроны деревьев с оранжевыми (алыми, фиолетовыми) шапками цветений.
Тиги ещё в аэропорту сказал, что с летом им повезло: оно не такое беспощадное в нынешнем июне, как обычно.
Поверю на слово, ибо жар этот кажется можно повидлом намазать на ломоть белого хлеба и съесть.
Кошерный воздух – только в тени. Питательный и наполненный витамином С. Намоленный.
Израиль - страна буквальных контрастов. Натуральный, концентрированный солнечный сок делает фотоснимки особенно отчётливыми, чёткими; даёт глубокие, одухотворённые, одухотворяющие тени.
Лена выключает кондиционер, из-за которого Полине, занимающейся диктантом по русскому, холодно и включает тихоходный вентилятор.
Вчера мы гуляли в порту, ели пиццу и смотрели на закат.
Акклиматизация проходит успешно. Сегодня едем в каньон за покупками. Завтра поеду купаться.
