По рекомендации Сережи Юрьенена прочитал в последнем номере "Знамени" документальный текст, в котором Ирина Ясина рассказывает историю своей болезни - от того момента когда рассеянный склероз проявил первые симтомы и вплоть до нынешнего времени, когда болезнь скрутила тело, но не поборола её душу.
Главное в этом мужественном и фактурно сильном тексте - детальное описание нарастания симптома, хотя попутно Ясина рассказывает обстоятельства личной и профессиональной жизни - расставание с мужем, появление поклонника, не испугавшегося её диагноза (с фигурой этого сдержанного и мрачного человека связана самая сильная сюжетная сторона "Истории болезни", так как человек этот, так ни разу и не названный по имени, внезапно умирает), метания по экстрасенсам и прочим шарлатанам, история ЮКОСА, который помогал Ирине (Невзлин и Ходорковский показаны здесь с неожиданной, человеческой стороны), "Открытой России", которой она руководила.
Повествование разбито на годы, начиная с 1999, небольшие главы вмещают себя экстракт обстоятельств, сжатый конспект-пересказ отчаянного цепляния за нормальную жизнь и постепенное понимание того, что обычной, как раньше, жизни больше не будет.
Полное приятие своей инвалидности и необходимость смириться с новыми обстоятельствами, жить дальше.
Фактуры здесь больше, чем, собственно, художественного (по вполне понятным причинам, Ирине не до обобщений, слишком мала временная и личностная дистанция между тем, что происходило, продолжает происходить и голосом автора текста, который, несомненно откорректирован сугубо техническими задачами, требующими отбора фактов - ведь текст не может вместить в себя всё, а любой отбор материала автоматически подразумевает работу над образом, образами), тем не менее, текст выходит сильный и, что важно, воздействующий, ибо вольно-невольно ты ставишь себя на место Ясиной, начинаешь думать, что же было бы с тобой, если бы...
Конечно, в отличие от Ясиной, ты не знаешь лично Ходорковского и Невзлина, являющихся для тебя сугубо медийными фигурами, однако, в тексте встречаются и твои знакомцы - Люся, говорящая пару мудрых и точных слов, а, главное, мой друг Рубен Гальего, книжка которого, в своё время, произвела на меня неизгладимое (sic!) впечатление сочетанием правды и литературности.
Когда-то, Рубен и мне помог, врачуя по аьске, можно сказать, вывел меня из сильной депрессии; хорошо знаю блеск и красоту его честного ума, о котором рассказывает и "История болезни".
Рубен говорит или пишет не очень много (ему это физически сложно), но всегда по делу и наотмашь.
Формулирует так, что против не попрёшь. Приятно было прочитать у Ясиной, что Рубен помог с самоопределением и ей. Ответил на самые важные вопросы, подтолкнул развитие нового самоопределения в правильном направлении.
Однако, важность текста Ясиной не только в субъективных пересечениях и не только в констатации хрупкости здоровья, которое мы не бережём; своим примером Ирина показывает, что достойное существование - дело не внешнее, но внутреннее (Рубен ей прямо об этом говорит - де, только сейчас и можно узнать говно ты или нет). И помощь Невзлина с Ходорковским тут ни при чём.
Это очень важно - спотыкаться о чужие обстоятельства, дабы задуматься о своих собственных.
И потому что те, кому намного хуже чем тебе, помогают ощутить границы твоего нынешнего существования, совпадающего с моментом чтения.
И потому что чужая болезнь сообщает чужим мысленным мыслям статус правды и правоты; в отличие от обычных слов, говоримых собеседникам или изливаемым на бумагу, слова Ясиной или Гальего (как раньше писали на советских банкнотах) обеспечены золотым запасом прямого, а не метафорического или мыслительного опыта.
Обеспечены физическим страданием, им и порождены.
И тут, следовательно, вступают в действие какие-то совершенно иные, уже не литературные механизмы - правда болезни, минуя посредничество художественных тропов, бьет по виску.
Собственно говоря, так и действует non-fiction, прорывающийся к человеку напрямую, тогда как сугубо литературные механизмы, на которых строится беллетристика, уже не канают.
Сюжеты, увязшие в повторениях, перестают порождать у читателя новые мысли (а зачем тогда сюжет, вообще, нужен?), воздействуя механикой нарастания событий.
Ну, а точные формулировки и изящно переданные наблюдения, встречающиеся в романе или в повести, слишком локальны и отрывочны для того, чтобы остаться в памяти и в послевкусии.
Нон-фикшн предлагает совершенно иной способ восприятия чужого текста, когда идентификация с рассказчиком происходит не игровая (понарошечная), но самая, что на на есть, натуральная.
Вот почему ясинский расклад по периодам, последовательное изложение того что и как действует особенно впечатляюще.
То есть, безусловно, это художественное решение, прямое и робкое, но, тем не менее, работающее.
Другое дело, что одно из безусловных достоинств "Истории болезни" - ясность изложения и динамика происходящего, позволяющая написать небольшой, но быстро развивающийся текст (то ли метафорой развития самой болезни, то ли противоходом физической статике, привыкнуть к которой, кажется, труднее всего) оказывается минусом для самого автора, которая постоянно должна ставить перед собой важные, сокровенные цели, помогающие преодолеть инвалидность.
По неистовости желания и по увлечённости письмом, видно насколько важным делом явилась для Ясиной эта книжка, позволившая пережить определённый временной отрезок в сложном и благодатном труде.
Но теперь текст закончен, и надо жить дальше, следовательно, важно придумывать себе какие-то новые дела, позволяющие воспарить или, хотя бы, приподняться над реальностью своего существования, а хватит ли Ирины на ещё один такой текст непонятно.
Ведь одну книгу ("историю жизни" или "историю семьи") может написать любой, а для второго шага нужны уже сугубо литературные умения и доказательства.
Но, как рассказывается в "Истории болезни", автор её много чем занималась и занимается, поэтому, может быть, силы работать дальше не растворятся вместе с окончанием этого произведения.
Хотя, скорее всего, я рассуждаю сейчас как сугубо литературный человек, которому страшно остановиться в своей писанине, а Ясина устроена иначе.
Время от времени, я вижу её коляску в театре или в концертных залах.
Каждый раз, виду и думаю - это ж какое мужество надо иметь, чтобы вести такую активную публичную светскую жизнь; делать вид, что всё идёт так, как должно идти.
Понятно же, что на пустом месте ничего не родится и не возникает, всё требует усилий, ежеминутного строительства и внутреннего строя.
И чем чаще ты задумываешься об этом, тем строже относишься к собственному существованию.
Такой итог возможен только от нехудожественного письма.
